Горский осип-юлиан викентьевич. Казненные декабристы

Волконский С.М. Быт и Бытие. Из прошлого, настоящего, вечного . Берлин: Медный всадник, 1924. 228 с.

российский театральный деятель, режиссёр, критик, мемуарист, литератор;

Дата рождения:

Место рождения:

Шлосс-Фалль, Койльская волость, Ревельский уезд, Эстляндская губерния

Дата смерти:

Место смерти:

Хот-Спрингс; похоронен в Ричмонде, Виргиния, США)

Князь Сергей Михайлович Волконский происходил из древнего рода князей Волконских, берущего начало от святого князя Михаила Черниговского, праправнука Святослава Ярославича Великого, убитого в Золотой Орде в 1246 году.

Среди Волконских было много выдающихся государственных деятелей, например, светлейший князь Петр Михайлович, родоначальник ветви светлейших князей Волконских, прадед Сергея Михайловича по линии матери, - первый министр Императорского Двора, Министр уделов; в его ведении находились Императорские театры обеих столиц. Сопровождал Александра I во всех его путешествиях, присутствовал при его смерти в Таганроге. В 1834 - в день открытия памятника Александру I (Александрийская колонна) - получил титул Светлости.

Другой прадед Сергея Михайловича по материнской линии, граф Александр Христофорович Бенкендорф, был начальником III Отделения «Собственной ЕИВ канцелярии» (то есть шефом жандармов), особо доверенным лицом императора Николая I (отзыв последнего о Бенкендорфе: «Он меня ни с кем не поссорил, а помирил со многими»). За освобождение Амстердама получил шпагу и титул почётного гражданина.

Дед Волконского по материнской линии, св.кн. Григорий Петрович, - гофмейстер, действительный статский советник. Музыкант, обладал великолепным басом. Принадлежал к кружку братьев Вьельгорских и кн. Одоевского - в сущности, первого музыкального общества России.

Внучатый племянник кн. З. А. Волконской, писательницы, музыканта, поэтессы, которой посвящали стихи известные поэты (А. С. Пушкин, Евгений Баратынский, Адам Мицкевич и др.).

Самый известный из Волконских - декабрист Сергей Григорьевич, дед Сергея Михайловича по линии отца, участник более 50 сражений, генерал в 24 года. После катастрофы 14 декабря 1824 приговорен по первому разряду к каторжным работам. В начале 1840-х гг. с семьей поселился в Иркутске. После амнистии 1856 года (в день коронования Александра II) переехал в Москву (где жил в доме А. М. Раевской, N 21 на ул. Спиридоновке (ныне ул. Алексея Толстого; дом не сохранился). Зимы 1856 и 1860 гг. вместе с женой, Марией Николаевной, провел частью в Риме, частью в Париже. В Париже же встретил 19 февраля 1861 г. - освобождение крестьян. Летом 1863 г. ездил с сыном Михаилом в Тамбовскую губернию осматривать Павловку, второе, после Фалля, имение Волконских, ставшее знаменитым благодаря труду трех поколений.

Князь Григорий Семёнович Волконский, прадед Сергея Михайловича по линии отца, воевал под начальством Суворова, Румянцева, Репнина, был генерал-губернатором Оренбургского края, за управление которым получил Андреевскую ленту. В 1813 г. снарядил экспедицию в киргизские степи, во время которой было найдено месторождение руды серебристого свинца. Учредил в Оренбурге Неплюевский корпус. Имел Георгиевский крест 2 степени. Суворов называл его «неутомимый Волконский». Был страстным любителем старинной итальянской музыки.

Отец Сергея Михайловича, Михаил Сергеевич Волконский, обладал прекрасным тенором и очень много - для любителя - занимался пением. Сын декабриста С. Г. Волконского, он родился в 1832 году в Петровском заводе в Сибири, и при рождении был записан в заводские крестьяне. Окончил Иркутскую гимназию, в университет, как сын ссыльно-каторжного, принят не был, что, впрочем, не помешало его дальнейшей карьере. В 1855 году, после смерти Николая I, приехал в Россию из Сибири. К 70-м годам - уже статс-секретарь Государственного Совета, впоследствии - товарищ министра Народного просвещения, член Государственного совета.

Мать, Елизавета Григорьевна Волконская, урождённая княжна Волконская, - дочь Григория Петровича Волконского, племянника декабриста С. Г. Волконского, и Марии Александровны Волконской, дочери графа А. Х. Бенкендорфа. Княгиня Елизавета Григорьевна Волконская во многом определила круг интересов сына Сергея, и, несомненно, повлияла на его вероисповедание (сама она перешла в католичество в царствование Александра III). Среди её друзей - философ, богослов и поэт Владимир Соловьев. Она автор книг «О Церкви» (Берлин, 1887), «Церковное предание и русская богословская литература» (Фрайбург, 1898), «Род князей Волконских» (СПб., 1900).

Братья Сергея Волконского, каждый по-своему, также оставили яркий след в истории России. Один из них, Пётр Михайлович (1861-1948), был предводителем дворянства, в эмиграции принял католичество. Другой - Александр Михайлович (1866-1934) - в конце жизни принял сан католического священника, автор книг «Католицизм и священное предание Востока» и других. Третий - Владимир Михайлович (1868-1953) - был вице-председателем Государственной думы при председателях Н. А. Хомякове и М. В. Родзянко; впоследствии товарищ министра внутренних дел, «пережил» на этом посту четырёх министров, причем Николай II говорил каждому новому министру: «Берегите Волконского». “».

Имея возможность по праву рождения, воспитания, традиций занять любой высокий пост в официальной среде тогдашней России, но не имея склонности к какой-либо карьере, выбрал себе иное предназначение. Все его посты - уездный предводитель дворянства и директор Императорских театров. Единственная награда - орден Льва и Солнца второй степени, высочайше пожалованный по случаю визита персидского Шаха. Тем многообразнее его деятельность вне официальных сфер.

Посвятил себя работе в области культуры в самом широком смысле этого слова. Лектор, педагог, беллетрист, критик, режиссёр, автор мемуаров, статей, книг, посвященных философии, религии, истории, вопросам актёрской техники. Единственный представитель России на Конгрессе Религий в Чикаго. Первый русский, совершивший грандиозное лекционное турне (история и литература России) по Соединенным Штатам. Самый известный пропагандист и популяризатор метода Жак-Далькроза в России, основатель Курсов ритмической гимнастики в Петербурге, издатель и редактор первого журнала ритмики. В эмиграции - постоянный сотрудник газеты «Последние Новости», театральный критик, член многочисленных обществ, профессор Русской Консерватории в Париже, впоследствии - её директор, педагог многих школ балета и танца.

Гимназия. Эрнесто Росси. Увлечение театром. Интерес к актерской технике

Волконский получил разностороннее домашнее образование, затем в 1872 г. поступил в IV Ларинскую гимназию (Васильевский остров, Санкт-Петербург). К гимназическим годам относится первое знакомство с театром. В 1877 г. познакомился с Эрнесто Росси во время его гастролей в Санкт-Петербурге, заинтересовался актёрской техникой. Росси, блестящий представитель «школы представления», великолепно владел телом и голосом, его актёрская техника стала для Волконского эталоном на многие годы. Именно на спектаклях Росси Волконский впервые увидел, что «как» на сцене не менее важно, чем «что». Под влиянием Росси Волконский и обратился к вопросам актёрской техники, выразительности жеста и голоса. В 1881 г. Волконский закончил гимназию и перед поступлением в Университет совершил несколько поездок по Европе.

Университет. Театр. Земство

В сентябре 1881 г. поступил на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета. Увлечение театром продолжалось. Волконский с братьями и сестрой начали устраивать домашние представления. Затем театральное поветрие охватило весь Петербург. Режиссёром любительской труппы стал актёр Михайловского театра Шарль Андрие, которому, как пишет Волконский, он был обязан первыми знаниями в области актёрской техники. Волконский играл роль Федора в любительском великосветском спектакле «Царь Фёдор Иоаннович», состоявшемся в доме Волконских на Гагаринской набережной. Первая постановка пьесы на русской сцене (тогда запрещенная на сцене Императорских театров). В 1891 г. исполняет роль папского нунция Миранды в спектакле «Царь Борис», на сцене придворного театра «Эрмитаж», также первая постановка на русской сцене. 2 мая 1892 г. Волконский впервые выступает публично, на вечере у Н. Н. Дризена с лекцией «Художественное наслаждение и художественное творчество»; выступление на вечере Дризена получило значительный резонанс в художественных кругах Петербурга. Молодому автору удалось на внятном языке, хорошо аргументированным образом изложить традиционно считавшиеся «туманными» положения восприятия и эстетики, различия между понятиями искусства и красоты. В этом же году выходит его первая статья «Art et Beaute», Nouvelle Revue, 1-r Avril, Paris. В эти же годы Волконский начинает активно участвовать в земском движении, работая в своем уездном городе Борисоглебске и имении Павловка

Первая американская поездка. Всемирная Выставка в Чикаго. Конгресс Религий. Кругосветное путешествие

В 1893 г. по официальной командировке Министерства Народного Просвещения едет в Чикаго, на открытие Всемирной выставки, где с апреля по сентябрь выступает с докладами на различных конгрессах, проходивших в рамках выставки (в том числе о женском образовании в России). 11-28 сентября - участвует в работе Конгресса Религий. 11 сентября торжественно открылся собственно Конгресс Религий. Волконский сделал несколько докладов по религиозно-философским вопросам, вызвавших огромный интерес. Развернутые отчеты о его выступлениях поместили чикагские газеты Interocean, Herald Tribune, а также московский журнал «Церковный Вестник».

Директор Императорских театров

22 июля 1899 года Волконский был назначен на пост Директора Императорских театров. Назначение это вызвало довольно большой разброс мнений. Волконский был известен своими театральными взглядами, которые «старой гвардии» представлялись идущими вразрез с установившейся практикой. Прежде всего, это заключалось в резко критическом отношении Волконского к принятому в русском театре примату бессознательного, низкому уровню техники драматических актёров. Зато безоговорочную (в первое время) поддержку Волконский получил от сторонников театральных реформ, в первую очередь - от Михаила Фокина. И не исключено, что, продлись директорство Волконского дольше, многие постановки Фокина, прославившие Дягилевскую антрепризу первых сезонов, увидели бы свет в родных стенах.

На сцене Александринского театра были поставлены такие пьесы, как «Отелло», «Гамлет», «Снегурочка» Островского и «Эрнани» Гюго. Кроме того, историческая комедия Н. А. Борисова "Бирон". Эту постановку высоко оценили современники, особенно отметив верность костюмов и портретного сходства грима актёров с выводимыми в комедии историческими личностями. К следующему сезону была подготовлена постановка гетевского «Фауста». Волконский задумал постановку «Ипполита» Эврипида, но исполнение осуществилось лишь после ухода князя. В оперный репертуар впервые были введены оперы Вагнера - «Тристан и Изольда» и «Валькирия». Из современных опер были поставлены «Богема» Пуччини и «Далибор» Сметаны. В эти же два сезона были поставлены «Сарацин» Ц. Кюи и «Садко» Н. А. Римского-Корсакова. «Евгений Онегин» возобновлен в совершенно новой обстановке, над которой много работал А. Н. Бенуа. При Волконском были поставлены и балеты, приготовленные его предшественником на посту директора И. А. Всеволожским, - «Арлекинада», «Времена года» и «Испытание Дамиса». Было возобновлено два больших балета: «Камарго» и «Царь Кандавл».

Волконский привлек к работе многих участников будущих Русских сезонов. В театр пришли художники группы «Мир искусств»: (Ап. М. Васнецов, А. Н. Бенуа, Л. С. Бакст, В. А. Серов, К. А. Коровин, А. Е. Лансере). Балетмейстером Большого театра был назначен А. А. Горский. Сергей Дягилев, нашедший в Волконском отклик многим своим идеям, стал чиновником по особым поручениям, ему было передано издание «Ежегодника Императорских театров», с которым он справился блестяще. «Я в нем [Дягилеве] ценил глубокого знатока искусства во всех его проявлениях». Первый номер дягилевского «Ежегодника» (сезон 1899-1900) - «эра в русском книжном деле. Это было начало целого ряда последующих изданий, отметивших собой эпоху русской книги. „Аполлон“, „Старые годы“, „Новое искусство“, книги [Г. К.] Лукомского, монографии Бенуа, издания „Сириуса“ (…) - все это вышло из того источника, который открыл Дягилев своим „Ежегодником“». Волконский начал подтягивать драматическую труппу Императорских театров и столкнулся с сопротивлением актеров. Причиной было его театральное кредо - требование формы, непривычное для русского театра, привыкшего к примату бессознательного, «нутра». Многие страницы «Лавров» посвящены сравнительному описанию театра Европы и театра России, и как же проигрывает последний, его лучшие актёры, малоизвестным, давно забытым актёрам и актрисам театров Парижа, Лондона, Берлина!

В театральной среде исподволь зрело недовольство новым директором. Первый скандал произошёл с Дягилевым. В сезон 1900-1901 гг. Волконский возложил на Дягилева постановку балета Делиба "Сильвия". Дягилев привлек к постановке художников группы «Мир искусства», что возбудило протест обойденных против подобного «неслыханного нововведения». Волконскому пришлось взять свое предложение назад. Обиженный Дягилев, в свою очередь, поставил ультиматум, отказавшись от редактирования «Ежегодника», и был уволен. Волконский вынужден был подать в отставку из-за конфликта с М. Ф. Кшесинской. В балете «Камарго» последняя отказалась надеть фижмы, полагавшиеся по правилам к костюму для танца «Русская». При попытке директора наложить на неё штраф Кшесинская пожаловалась своим покровителям из царской семьи, Волконский был вынужден отменить штраф, отказался, несмотря на многочисленные предложения из придворных кругов, остаться на посту, и 7 июня 1901 его отставка была принята.

Директорство Волконского, если и не произвело кардинальных перемен в Императорских театрах, то все же наметило некоторые сдвиги (обновление репертуара, приглашение великих гастролеров - Томмазо Сальвини, Фелии Литвин и др., приход молодых художников, реорганизация балетного училища, введение класс мимики). Ему самому дало пусть печальный, но ценный опыт: он окончательно укрепился во мнении, что создание нового театра надобно начинать с создания нового актёра. Поэтому, когда в апреле 1917 года Волконскому вторично было предложено занять пост директора, он решительно отказался.

Жак-Далькроз. Хеллерау. Станиславский

В 1910 г. Волконский познакомился с методом музыкально-ритмического воспитания (ритмикой) Эмиля Жак-Далькроза, а также с системой выразительных жестов Франсуа Дельсарта. С 1910-х печатается в журналах «Аполлон», «Студия», «Ежегодник Императорских Театров», «Русская художественная летопись», «Русская мысль» и др., выступая со статьями о методах Далькроза и Дельсарта, в поддержку новых течений в искусстве движения. Работами Волконского заинтересовался К. С. Станиславский, что позднее вылилось в краткое сотрудничество Волконского с МХТ.

Курсы ритмической гимнастики. Листки Курсов ритмической гимнастики

Основная статья: Курсы ритмической гимнастики

Основная статья: Листки Курсов ритмической гимнастики

В 1912-1914 годах был директором Курсов ритмической гимнастики в Петербурге и издателем-редактором специализированного журнала «Листки Курсов ритмической гимнастики», где регулярно печатались сообщения о развитии ритмики во всех странах мира, о введении этого предмета в различных театрах, школах, студиях. Волконский был автором и режиссёром-постановщиком спектакля-пантомимы «1914», своего рода «выпускного вечера» Курсов - они закрылись с началом Первой мировой войны (премьера 6 января 1915 в Мариинском театре). Идея спектакля была более чем проста: показ новейшей истории (1 мировой войны) приемом персонифицирования - так, например, «действующими лицами» были страны - Сербия, Россия, Франция и пр. Роль Бельгии исполняла Тамара Карсавина. Андрей Левинсон отмечал, что спектакль явился первым опытом «самодовлеющего применения метода Жака Далькроза к сценическим задачам большого масштаба»

После октября 1917. Москва-Петроград. 1918-1921. Студии, школы, студии

В начале июня 1914 г. Волконский вернулся в Россию после присутствия на Женевских празднествах. 17 июля - объявление войны. В августе пришлось закрыть Курсы Ритмической Гимнастики, прекратилось и издание «Листков». Волконский переехал в свое имение Павловку Тамбовской губернии, где практически постоянно жил до августа 1918 г. 6 января 1915 г. в Мариинском театре прошёл спектакль «1914», ставший своего рода выпускным вечером Курсов. В феврале 1917 г. некоторое время жил в Ялте. В апреле 1917 г. телеграммой от Головина, управляющего наследием Министерства Двора, был приглашен вновь занять пост директора Императорских Театров, но отказался.

С ноября 1917 г. начал переезжать из города в город Тамбовской губернии, спасаясь от преследования большевистских властей. В апреле 1918 г. состоялось официальное открытие «Выставки Декабристов», был выпущен каталог. «Руками энтузиастов во главе с упрямым князем в народном доме Борисоглебска разместились портреты, документы, вещи, письма - привезенные из Павловки семейные реликвии…» . В мае переехал в Тамбов и на протяжении лета читал лекции в народном университете.

В октябре 1918 г. Волконский приехал в Москву, остановился в доме Алексея Стаховича. Читал цикл лекций «Искусство живой речи» на Драматических курсах Малого театра. Анализ деятельности Волконского, кстати, помогает развеять сложившееся убеждение, что он в 20-х занимался в основном ритмикой. Правильнее сказать, что Волконский занимался актёрской техникой в комплексе, куда входили выразительное движение, выразительная речь, мимика, декламация. Примером этого может служить изучение его работы на Драматических Курсах Малого Театра. Курс Волконского «искусство живой речи». Однако весьма любопытна программа курса, составленная, по всей видимости, самим лектором. В ней есть такие пункты: «Дельсарт и его система», «телесная выразительность, закон противупоставления», «точки отправления, закон последовательности». В графе «предмет» Журнала Драматических Курсов проставлено название предмета Волконского - «законы живой речи», затем просто «речь», и, наконец, появляется название «речь-жесты». Волконский преподавал на Курсах с октября 1918 года по октябрь 1919 года. В Журнале от 10 августа 1920 года появляется запись о том, что кафедра «Закон речи в связи с мимическими движениями» свободна. Видимо, именно такой курс на практике и читал Волконский. (Кстати, ритмику на Курсах преподавала вначале В. А. Гринер, затем - Е. В. Чаянова). В ноябре закончил книгу «Законы речи».

Некоторое время Волконский читал лекции в Московском Художественном театре и его студиях, а зимой 1918 года входил в Художественный совет МХТ. Отношения со Станиславским складывались весьма непросто, хотя к этому времени Станиславский и начал склоняться к точке зрения Волконского. Однако адепты системы Станиславского, отстаивающие её чистоту пуще самого основателя, немало мешали распространению любой другой точки зрения на проблему актёрской техники. Волконский упоминает, что везде, где бы ему ни приходилось преподавать или выступать с лекциями, его встречали настороженно и принимали далеко не сразу.

В марте-апреле 1919 г. болел тифом, в связи со слухами о его смерти появились некрологи.

Весной того же года Волконский получил письмо от Е. К. Малиновской с приглашением на работу в Директорию Большого Театра. Среди вопросов, которыми занималась Директория, было обсуждение и выработка программы балетного училища.

В июле открылся Ритмический институт, ректором его стала Н. Г. Александрова, в числе преподавателей - Волконский, В. А. Гринер) и др. В начале августа был арестован и двое суток сидел в ЧК в ожидании расстрела.

Помимо Ритмического института, Волконский преподавал во многих других учреждениях, причем хронологически проследить его занятия довольно трудно, так как он преподавал в нескольких местах одновременно (в Воспоминаниях он называет по меньшей мере 25 разнообразных студий), к тому же и само преподавание зачастую оказывалось одним-единственным уроком, на который являлось два-три человека. В Воспоминаниях Волконский о некоторых местах своей работы не упоминает вовсе (например, о Драматических Курсах при Малом Театре), о других пишет вскользь. В ноябре стал членом Директории Государственного Института Музыкальной Драмы (бывшая Филармония, затем ГИТИС, теперь РАТИ). Преподавал в школе при Новом театре.

Много работал Волконский и в системе Пролеткульта, преподавал там в основном выразительную речь, мимику. 5 февраля 1920 г. он выступил с докладом «Мысли о ритме», в рамках Научно-технического подотдела ТЕО (Театрального Отдела) Пролеткульта. 7 марта - лекция Волконского «Выразительный человек» в Государственном Институте декламации, позже переименованном в Государственный Институт Слова. В том же институте Волконский стал читать курс мимики, и ездил от института в командировку в Смоленск, где прочитал шесть лекций о мимике. 9 марта читает лекцию о ритме в Политехническом музее. 15 марта выступал на диспуте о «Габиме» в Камерном театре. 4 апреля подписал Декларацию Центрального Бюро Тонально-Пластической Ассоциации. Её приверженцы, пишет историк, «исповедовали культ тела, движения, массы, модернизируя давние идеи Жак-Далькроза; целью Тонпласо был коллективный синтетический театр, театр ритмизованного слова и пластики» . 20 апреля читал лекцию о русском языке в Политехническом музее. В апреле же познакомился с Мариной Цветаевой, и их дружба продлилась до конца его жизни. В 1921 г. начал работу над книгой «Мои воспоминания» («Лавры», «Странствия», часть «Родины»). В феврале закончил книгу «О декабристах. По семейным воспоминаниям».

В сентябре 1921 г. переехал в Петроград, и с сентября по декабрь преподавал мимику в балетном училище. 19 и 24 октября выступил с лекциями «О декабристах» в Доме Литераторов.

Эмиграция. Италия, Австрия

Зимой 1921 эмигрировал.

Десять лет в Париже. Директор Русской Консерватории. Третья американская поездка. 15-25 октября 1937

С февраля 1926 года постоянно жил в Париже, и «За десять с небольшим лет парижского периода своей жизни Волконский сделался одной из самых ярких фигур русского Зарубежья» Он печатался в журналах «Звено», «Перезвоны», «Числа». С мая 1926 года начал постоянно публиковать в газете «Последние Новости» рецензии, статьи, обзоры, отрывки из воспоминаний. Обширный театральный опыт Волконского, отличное знание и русского, и европейского театра, большая практика писательской работы, великолепный легкий язык, широкий кругозор дали ему возможность занять ведущее место в среде многочисленных театральных критиков Парижа. В «Последних Новостях» были опубликованы наиболее значительные рецензии и статьи Волконского. Это, прежде всего, театральные рецензии на русские труппы Парижа, как забытые, так и оставшиеся в истории - Зарубежный Камерный театр, Новый Русский театр, Русская опера, труппа Марии Германовой, театр Михаила Чехова. Большой блок занимают рецензии на европейские театры того времени - постановки знаменитого Картеля (Луи Жуве, Шарля Дюллена, Гастона Бати, Жоржа Питоева), театр Антуана, спектакли Александра Моисси. Много внимания уделял Волконский и гастролям советских театров - Большому, где он видел «Жизель» с Мариной Семеновой; театру Вс. Мейерхольда, постановки которого он подверг жесткой аргументированной критике; Камерному театру Таирова, привезшему почти весь репертуар. Уехавший из России в декабре 1921 года, Волконский только в Париже сумел увидеть знаменитую «Принцессу Турандот» в изысканно-ироничной постановке Вахтангова и в блестящих декорациях Игнатия Нивинского . Балетный цикл статей включает в себя, прежде всего, обзоры Дягилевской антрепризы, работ Брониславы Нижинской, Сергея Лифаря, тщательные критические разборы представлений и демонстрации многочисленных студий, модных и известных в то время танцовщиц разнообразных школ и направлений. Статус Волконского подтверждается и его членством в профессиональном союзе La Critique entrangere en France. С 1929 года избран почётным членом Тургеневского общества, в рамках которого постоянно выступал с лекциями по истории, культуре и литературе. Волконского часто приглашали выступать в другие города. Так, 23 января 1930 года во Фрайбургском Университете состоялась лекция Волконского «Картины русской культуры в прошлом», 18 марта он приглашен в Лион, а затем в Ментону с чтением лекций «Картины жизни и культуры прежней России», затем в Брюссель с лекциями «Художественные воспоминания». Помимо этих занятий, Волконский продолжал свою педагогическую деятельность, вел уроки ритмики, мимики, декламации, выразительного чтения во многих школах и студиях (Веры Трефиловой, Юлии Кутыриной и др.), на Курсах Вокальных искусств, в Народном университете Парижа. Преподавал мимику в Русской Консерватории, затем стал её профессором, а в 1932 г. - директором. В Париже продолжались старые знакомства - 25 мая 1929 г. на вечере Марины Цветаевой в зале Вано Волконский читал свой рассказ, а в 1932 г. был приглашен в качестве оппонента на её доклад «Искусство при свете совести». Возобновились прерванные по разным причинам отношения с С. П. Дягилевым; с М. Ф. Кшесинской, в студии которой он неоднократно давал уроки и выступал с лекциями о движении и мимике. В 1932 г. стал членом жюри балетных конкурсов "Международные Архивы танца", читал цикл лекций на тему «Выразительный человек. Основы мимики», объявленный Архивами Танца. В 1936 году был приглашен читать лекции в балетную школу Курта Йосса в Лондоне, затем преподавал в балетной труппе Марковой и Долина из театра "Дюк оф Йорк". Там же, в Лондоне, 14 июля была объявлена помолвка Волконского с Мэри Ферн Фрэнч, дочерью американского дипломата.

Мэри Фэрн Фрэнч, невеста князя была дочерью покойного Дж. Уолкера Фэрна, посланника США в Румынии, Греции и Сербии. В детстве она долго жила на Балканах. Когда началась I мировая война, работала сестрой милосердия во французских и американских госпиталях, причем, выезжая на фронт, оказывала помощь и раненым германским солдатам. В 1916 г. приехала в Сербию с лекциями в пользу Красного Креста. Позже долго жила в Париже. Мэри Фэрн Фрэнч - вдова Сета Бартона Фрэнча и невестка Эльси Фитц Симонс, бывшей Эльси Фрэнч Вандербильт. После свадьбы молодые поехали в Америку, навестить дочь княгини от первого брака. Там, в городке Хот-Спрингс, Волконский умер.

Хот-Спрингс (Hot-Springs - Горячие ключи) - горный курорт на северо-западе штата Виргиния, знаменитый своими термальными источниками. По-видимому, одной из целей поездки Волконского была поправка здоровья. Однако 19 октября он заболел и 25 умер. Из Хот-Спрингса его тело везли через весь штат в Ричмонд, столицу Виргинии. Там, 27 октября, его отпели в католической церкви Святого Сердца Господня и похоронили в тот же день на кладбище Холливуд.

31 октября в Русской католической церкви на улице Франсуа Жерар была отслужена панихида по князю Волконскому. В церкви, помимо родственников, присутствовал весь русский Париж

Примечания

^ Показывать компактно

^ Волконский С., Мои воспоминания, М., «Искусство», 1992, в 2 томах, т. 2, книга «Родина», с.82.

^ Там же,с. 142.

^ Там же, с. 143.

^ Бенуа А. Н. Воспоминания о кн. С. М. Волконском (некролог). - «Последние Новости», № 6076, 28 октября 1937, с. 4.

^ Эмиля Жак-Далькроза зачастую называли просто Далькроз; в русской периодике 1900-х годов и позднее можно встретить написание «Жак Далькроз»

^ А. Левинсон, «1914». Аллегорическое действие кн. С. М. Волконского. - «Аполлон», СПб, 1915, N 1, с. 67 и сл.

^ Мария Трофимова, Князь Театра. - Театральная жизнь, N18, 1989, с. 22

^ ЦГАЛИ, ф. 649, оп. 1, е/х 95

^ П. П. Гайдебуров, «Над могилой Сергея Волконского». - «Записки Передвижного Общедоступного театра», 1919, вып. 20, М.; «Кончина кн. С. М. Волконского», «Жизнь искусства», 1919, № 118, СПб

^ Д. И. Золотницкий, Зори театрального октября, Л.,"И", 1976, с.355

^ Marija Trofimova. Кн. С. М. Волконский - театральный критик газеты «Последние Новости». - Rev.Etud.Slaves, Paris, LXIV/4, 1992, p. 735

^ Кн. С. М. Волконский, Гастроли театра им. Вахтангова: Принцесса Турандот. - Последние Новости, Париж, 14 июня 1928, № 2640

^ Профсоюзный билет С. М. Волконского хранится в Отделе рукописей Театрального музея им. А. А. Бахрушина

^ Mrs.Seth French Engaged To Prince. - New-York Times (NY), July 14, 1936, p. 23; М. Трофимова. «Последние дни кн. С. М. Волконского. - „Театральная жизнь“, № 20, 1991. - С. 31

^ New-York Times, 1937, Oct. 26, p. 17; Richmond (Virginia) Times Dispatch, Oct. 27, 1937, p. 6

Сочинения (в алфавитном порядке)

Адольф Аппиа - „Аполлон“, № 6, 1912

Art et Beaute - Nouvelle Revue, 1-r Avril, Paris, 1892

Art of The Stage - „The Outlook“, May-June 1913, p. 747

Архив декабриста С. Г. Волконского - под редакцией и с предисловием кн. С. М. Волконского и Б. Л. Модзалевского. Т. 1. До Сибири, ч. 1, Пг. 1918

Bilder aus der Geschihte und Litteratur Russland», (перевод A. Hippius), E. Perthes, Basel, 1897 - 1 изд., 1904 - 2 изд.

Быт и Бытие. Из прошлого, настоящего, вечного. - Берлин, «Медный всадник», 1924; М.: Захаров, 2004 (Мои воспоминания в 2 томах, 2 том) - первое полное издание книги в России

В защиту актёрской техники. - «Аполлон», N 12, 1911

Васильевский остров (воспоминания) - «Современные записки», № 29, 1926

Воспитательное значение ритмической гимнастики Жак-Далькроза. - «Листки Курсов Ритмической гимнастики», № 2, 1913

Выразительное слово: опыт исследования и руководство в области механики, философии и эстетики речи в жизни и на сцене. - СПб, тип. Сириус. 1913

Выразительный человек. Сценическое воспитание жеста (По Дельсарту). - СПб, 1913

Декабристы. - Берлин, «Медный всадник», 1923

The Decembrists. The first Russian revolutionists - NY, Thought, v. 3, 8, 1928

Die Dekabristen; einzige berechtige Ubersetzung aus dem Russischen, von R.Freiherr von Campenhausen. Riga: G.Loffler, 1926

Древний хор на современной сцене. - «Аполлон», № 4, 5, 1913

Жан д’Удин. Искусство и жест. - СПб, 1912. Перевод с франц. кн. С. М. Волконского.

Жемье и международный театр. - «Встречи», 1934, № 1, с. 111

Законы живой речи и правила чтения. - М., 1920

Законы мимики. - «Записки Передвижного Общедоступного театра» (вып. 30-31-32), М., 1921

Занавеска (новелла). - «Перезвоны», N 29, 1927, Рига - Париж - Харбин - Нью-Йорк

Impressions: sketches of American life as observed by a Russian - Chicago, 1893

К характеристике общественных мнений по вопросу о свободе совести. - СПб: «Новый путь», 1903

Каталог выставки декабристов. - Борисоглебск, 1918

Конгресс Религий в Чикаго. Впечатления и заметки. - «Вестник Европы», т. 3, СПб, 1895

Красота и правда на сцене. - «Аполлон», СПб, № 4, 1911

Мои воспоминания. Лавры. Странствия. Родина. - Берлин, «Медный всадник», 1923; М., «Искусство», 1992, в 2 томах; М.: Захаров, 2004. К сожалению, именной указатель в этом переиздании выполнен очень неряшливо, с многочисленными ошибками.

My reminiscences (translated by A.E.Chamot). - London: Hutchinson&Co, 2 volumes, 1924

О декабристах. По семейным воспоминаниям. - Петроград, «Начала», 1922; «Русская мысль», Прага, 1922; Париж, издательство Я. Поволоцкого и Ко, 1924; М.: Искусство, 1994

О «музыке в драме» [возражения Таирову]. - «Студия», № 5, 1911

О русском языке. - «Современные записки», № 15, 1926

О языке. - «Звено», Париж, 1926, № 198

Отклики театра. - 1914

Очерки по русской истории и русской литературе. - СПб, 1 и 2 изд., 1897

По поводу; из воспоминаний о постановках «Ревизора». - «Звено», Париж, 1927, № 214

Пантомима. - «Аполлон», N 10, 1911

Pictures of Russian History and Russian Literature. - Boston, NY, London; Lamson, Wolffe & Co. 1st ed. 1897; Pictures…, (Lowell lectures), 1898

Пластика и музыка - «Студия», № 5, 1911

Последний день (роман-хроника). - Берлин, «Медный всадник», 1925

Празднества в Хеллерау - «Аполлон», № 6, 1912;

Программа лекций по ритмической гимнастике. - «Театр и искусство», СПб, № 13

Психологически-воспитательное значение системы. - «Листки Курсов Ритмической гимнастики». - № 1, 1913

Пушкин или Чехов? - «Числа», 1931, кн. 4

Разговор.- «Студия», № 1, 1911

Разговоры. - СПб: «Аполлон», 1912; М.: Искусство, 1994

Рецензии в газете «Последние Новости» - см. полное собрание в: Revue des etudes slaves, Paris, LXIV/4, 1992, pp. 735-772

Ритм в истории человечества.- «Ежегодник Императорских театров», № 3, 1912.

Ритм в сценических искусствах. Доклад на Всероссийском съезде художников. - «Аполлон», СПб, 1912, № 3-4

Ритм на сцене (доклад на съезде художников)

Ритмическая гимнастика. - «Листки Курсов Ритмической Гимнастики», 1913, № 1, с. 17

Ритмический институт - Вестник театра, 1920, № 64, с. 13 [подпись: С. В.]

Русские имена в театральном деле. - «Русский Альманах» под ред. кн. Н. А. Оболенского и др., Париж, 1930, с. 140-145.

Русский балет в Париже. - «Аполлон», № 6, 1914

Czlowiek wyrazisty. - Warszawa, I. Rzepecki, 1920

Сопоставление. - «Листки Курсов Ритмической гимнастики», 1914, № 6, с.26

Старый медальон (повесть). - «Вестник Европы», № 12, СПб, 1894

Статьи в журнале «Звено», Париж, с 1926 года

Сценическая обстановка и человек. - «Ежегодник Императорских Театров», № 7, 1911

Театральные наблюдения. - «Биржевые Ведомости», № 14607, СПб, 1915

Фижмы (глава из Воспоминаний). - «Театральная жизнь», 1991, № 19-20

Французский театральный сезон. - «Числа», 1932, № 6, с. 112

Художественное наслаждение и художественное творчество. - СПб, 1892

Художественные отклики. - СПб, «Аполлон», 1912

Человек и ритм - «Аполлон», № 6, 1911

Человек как материал искусства. - «Ежегодник Императорских Театров», СПб, № 4, 1911

Человек на сцене. - «Аполлон», СПб, 1912

Алфавитный указатель литературы о кн. С. М. Волконском

Г. А. [Г. Адамович]. Памяти кн. С. М. Волконского - «Последние Новости», № 6060, 28 октября, 1937, с. 1, 3

Ю. Айхенвальд. Арестанты Малого театра - «Театральная жизнь» № 3, 1991, с. 26-27

М. Алданов. Кн. Сергей Волконский. Мои воспоминания. Лавры. Странствия. Родина. Два тома. «Медный всадник», Берлин 1923 год. - ж. «Современные записки», 1923, № 17, с. 483-4, Париж

Н. Г. Александрова. Ритмическое воспитание. Доклад, принятый на Всесоюзном совещании Советов Физической Культуры - М., 1924

А. Александрович. Записки певца. - New-York, издательство им. Чехова, 1955

А. Я. Альтшуллер. Театр прославленных мастеров - Л.: «Искусство», 1968, с. 217

Я. Апушкин. Дельсарт в России - «Экран», 1922, № 23, с. 9

Т. Ахмеджанова - «Волконский необходим…» Очерк об одном эмигранте - «Театр» № 8, 1989, с. 151-156

Она же. С. Волконский - контрасты судьбы - «Звезда Востока», № 9, 1989

Н. М. Баженов. Выразительное чтение - Харьков, 1960

А. Бахрах. Письма Марины Цветаевой. - «Мосты», № 6, 1961, Мюнхен, с. 339

Бачелис Т. О Волконском [: послесловие] // Волконский С. М. Мои воспоминания: в 2 т. М.: Искусство, 1992. Т.2: Родина. С.357-382.

А. Бенуа. Воспоминания о кн. С. М. Волконском - «Последние Новости», N 6076, 13 ноября 1937, с.4

Он же, Мои воспоминания в пяти книгах. - М., «Наука», 1993. Кн. I, II

Н.Берберова. Железная женщина. - М., 1991, с. 25-26

Она же. Курсив мой. Автобиография. - Мюнхен, 1972

Б. В. Бибиков. Отслужить Станиславскому. Воспоминания - «Памир» № 1, 1987, с. 74, 76

R. C. Beachem, Appia, Jaques-Dalcroze and Hellerau - NTQ, v. 1, № 2-3, 1985

С. Бирман. Путь актрисы - М., ВТО, 1962, с. 61-63

C. Bommeli, Vera Griner - Le Rythme, Geneve, bull. 8-9, 1990-1991, p. 24-25

М. Борисоглебский (сост.). Материалы по истории русского балета - Л., 1939, т. 2, с. 50-51, 104-115, 300

А. К. Бороздин. Русский лектор в Америке - «Исторический Вестник», СПб, 1897, том 69, с.532

Н. Д. Волков, Театральные вечера (воспоминания о театрах Москвы 20-30-х годов) - М., «Искусство», 1966, с. 24

Кн. Е. Г. Волконская. Род князей Волконских - СПб, 1900, с. 767

Кн. С. А. Волконская. Горе побежденным. Воспоминания. - Париж, 1933

См. также: Princess Peter Volkonsky. The Way of Bitterness. Soviet Russia, 1920. - London, 1931

Волконский, кн. Сергей Михайлович - Брокгауз и Ефрон, Новый энциклопедический словарь, т. 11, с. 416

Волконский Сергей Михайлович - М.: Большая советская энциклопедия, 1928, т. 12, с. 738

Князь Сергей Михайлович Волконский. - Ежегодник Императорских театров, СПб, 1901-1902, с. 315-317

П. П. Гайдебуров. Над могилой Сергея Волконского - «Записки Передвижного Общедоступного театра», вып. 20, апрель 1919, Пг, с. 3-4

П. П. Гнедич. Книга жизни. Воспоминания. 1855-1918 - Л.: «Прибой», 1929, с. 247, 251-252, 273-274

В. А. Гринер. Воспоминания. Фрагменты из книги - «Советский балет», М., № 6, 1991

Она же. Мои воспоминания о С. М. Волконском - «Минувшее», исторический альманах, № 10, 1990, Париж, с. 330-340

Она же и М. Трофимова. Ритмика Далькроза и свободный танец в России в 20-х гг., «Мнемозина», М., «ГИТИС», 1996, с.124

Н. В. Дризен. 40 лет театра. Воспоминания. 1875-1915 - Пг., , с. 16, 85-93

Евреинов Н. Далькроз и его школа // Театр и искусство. 1912. № 5. C. 107-108.

Ежегодник Императорских театров. Князь Сергей Михайлович Волконский - СПб, 190-1902, с.315-317

А. Ежов. Кн. Сергей Волконский. «Последний день». _"Медный всадник", Берлин, 1925. - 546 с - «Студенческие годы», Прага, 1925, N 19, с.33-34

М. И. Жаров, Жизнь, театр, кино. Воспоминания. - М., 1967, с.107-108

Н. В. Зейфман. Источники по истории правительственной политики в области образования в 1880-х годах и материалы по истории декабризма. (Архив М. С. Волконского) - В сб.: ГБЛ. Записки отдела рукописей, вып. 33. М., «Книга», 1972, с.5-36

Д. И. Золотницкий. Зори театрального октября - Л.: «Искусство», 1976, с. 291, 355-357

Arnold L. Haskell. Diaghileff. His artistic and private life. - NY, 1935

Владислав Иванов. Русские сезоны театра Габима. - М.: «Артист. Режиссер. Театр». 1999

Т. Карсавина. Театральная улица - Л.: «Искусство», 1971, с. 94-96, 106-107

В. Киселев. С. М. Волконский - энциклопедия «Балет», М., СЭ, 1981, с. 129

Он же, Приключения «Музея декабристов». - «Турист», 1990, № 12, с. 20-21, илл. на с. 24-25.

А. Коптяев. Вечер ритмической красоты (Ж.Далькроз и его ученицы) - «Биржевые ведомости», веч. выпуск, 1912, 21 января, N 12747, с.5

Он же. Ритм и красота (демонстрация Института Ритма) - «Жизнь искусства», N 818, 1921, с.2

Е. Б. Коркина. Об архиве Марины Цветаевой - В сб.: Встречи с прошлым, Сб. мат. ЦГАЛИ, вып. 4, М., «СР», 1982, с. 430, 432-433, 439

Константин Коровин вспоминает… - М., «Искусство», 1971, с. 61, 195, 499, 510, 568, 570, 765

И. Кудрова. Последние годы чужбины. Марина Цветаева. Ванв - Париж, 1937-1939 - «Новый мир», № 3, 1989, с. 217

Матильда Кшесинская. Воспоминания - М., 1992. См. также: М. Ф. Кшесинская. Воспоминания заслуженной артистки Императорских театров М. Ф. Кшесинской (светл. княгини Романовской-Красинской), машинопись 1957, Париж; Matilda Kshessinskaya. Dancing in Petersburg - London, 1960, 1973; Souveniers de la Kshessinskaya. - Paris, 1960.

La-mi. Лекция кн. С. М. Волконского «Ритм в сценических искусствах» (Зал Тенишевского училища, 8-го января) - «Студия», № 15, 1912, с. 12.

Левинсон А.. Старый и новый балет. Пг.: Свободное искусство, [? 1917 ].

Левинсон А. «1914»: Аллегорическое действие князя С. М. Волконского // Аполлон. 1915. № 1. C. 67-69.

В. Лосская. Марина Цветаева в жизни. Неизданные воспоминания современников - М., 1992

Н. Львов, И. Максимов. Мастерство актёра - М., 1935, с. 298

С. Маковский. На Парнасе «Серебряного века». - Мюнхен, 1962.

Он же. Портреты современников. - Нью-Йорк, изд. им. Чехова, 1955

F.J. Marker. Craig and Appia, a Decade of Friendship and Crisis, 1914-1924. - Essays theatre, v. 3, p. 69, 1985

Н. В. Марков, Ф. О. Фишеров, И. Я. Блинов. Тезисы к сводному докладу «О системе С. М. Волконского» - 6 марта 1928 г., Комиссия Живого Слова при Литературной секции ГАХН, ЦГАЛИ, ф. 941, оп. 2, е/х 22

F. Martin a.o. Emile Jaques-Dalcroze. L’Homme. Le Compositeur. Le createur de la Rythmique. - Neuchatel, 1965

Вл. Масс. Роль пантомимы и ритмики в новом театре - «Вестник театра», № 69, 1920, с. 6

С. Мельгунов. Кн. С. М. Волконский. «О декабристах по семейным воспоминаниям» - книгоиздательство Я.Поволоцкого, Париж. - «Современные Записки», 1925, № 23, с. 500-505, Париж.

Эм. Миндлин. Необыкновенные собеседники - М., СП, 1968, с. 54, 56-61, 68

Mrs. Seth French Engaged to Prince - New-York Times (NY), July 14, 1936, p. 23

«Новый Зритель», N 23, 1927, с. 11

Об искусстве актёра. - «Театр», 1910, № 736, с. 9-10

А. Е. Парнис, Р. Д. Тименчик. Программы «Бродячей собаки» - Памятники культуры, Новые открытия. 1983, М., с. 210.

Потемкин. Мариинский театр. «1914». - «Театр и искусство», М., 1915, № 2, с. 22-23.

Prince Wolkonsky Dies in Virginia - Times-Dispatch (Richmond, Va), Oct. 27, 1937, p. 6

Prince Wolkonsky Is Dead in Virginia - New-York Times (NY), Oct. 26, 1937, p. 17

З. Пунина, Ю. Харламов, Ритм (о системе Жака Далькроза и работе Отделения Ритма Института Сценических Искусств) - В сб.: Ритм и культура танца, Л., 1926, с.15, 32

В. П. Россихина. Н. Г. Александрова и ритмика Далькроза в нашей стране - В сб.: Из прошлого советской музыкальной культуры. Вып. 3. М., 1982, с. 244, 249

А. Ростиславов. О театре и музыке на съезде художников. - «Театр и искусство», М., 1912, № 2, с. 33-34

Русский литературный архив. П/р М.Карповича и Дм. Чижевского. Нью-Йорк, 1956. (Из писем Цветаевой Ю.Иваску)

Ю.Сазонова (Слонимская). Памяти кн. С. М. Волконского - «Последние Новости», N 6111, 18 декабря 1937, с. 4

В.Семеновский. Два сюжета - «Театр» № 9, 1981, с. 57

Р.Симонов, Творческое наследие. - М., 1981, с. 99, 275

Словарь сценических деятелей, вып.3, 1899, с. 19-20. Приложение к журналу «Театр и искусство», № 52, 1899.

Вал. Смышляев, Постановка работ в театральных студиях - «Пролетарская культура», N 17-19, 1920, с.67

Ипп. Соколов. Против. Ответ Н. Львову - «Эрмитаж», № 14, 1922, с. 9

Вл. Соловьев, Собрание сочинений, том 8 (1897-1900) - СПб, 1903, с. 62-65, 96-99

К. С. Станиславский. Собрание сочинений, т. VII, М., 1860, с. 500

Г. Струве. Русская литература в изгнании. - Нью-Йорк, изд. им. Чехова, 1956, с.18, 186.

В. Стуккей. Кн. С. М. Волконский (некролог) - «Журнал Содружества» № 11 (59), ноябрь 1937, Выборг, с. 5-7

Е. Я. Суриц, Пластический и ритмопластический танец - «Советский балет», № 6, 1988, с. 47-49

Swastica. О «ритмической гимнастике» проф. Далькроза - Ежегодник Императорских театров, 1911, вып. 2, с. 92-96

«Театр и искусство», 1899, № 31, с. 533-534.

В. А. Теляковский. Воспоминания - Л.-М., «Искусство», 1965, с. 36, 38-39

D. Thompson. Another Sun, a play by Dorothy Thompson and Fritz Kortner. - New York, 1940, typewritten. [Премьера сост. 23 фев. 1940 в Национальном театре Нью-Йорка]

Она же. Кн. С. М. Волконский - статья в энциклопедии «Русский Балет», М.: «Согласие», 1997 (онлайн)

Она же. Князь театра - «Театральная жизнь», 1989, № 6, с. 25; № 18, с. 21-22

Она же. Переписка кн. С. М. Волконского с Эндрью Диксоном Уайтом - Аспирантский сборник. Вып.5. М.: ГИИ, 2009.

Она же. Последние дни кн. С. М. Волконского - «Театральная жизнь» № 20, 1991, с. 31

Она же. Ритмика и балет. Педагогическая деятельность кн. Сергея Михайловича Волконского в России 1920-х годов. Пермский ежегодник-95 «Хореография», Пермь, «Арабеск», 1995, с. 80

Она же. Современница (вступительная статья к воспоминаниям В. А. Гринер) - «Советский балет», № 5, 1991

Она же. Сто лет Прекрасной Даме (к 100-летию В. А. Гринер) - «Вечерняя Москва», 5 апреля 1990, с. 4; републиковано в: Le Rythme, Geneve, bull. 8-9, 1990-1991, p. 22-24

Она же. Теоретическое наследие Сергея Волконского. - «Балет», 2000, июль - октябрь, (№ 108), с. 58-60.

Marija Trofimova. Кн. С. М. Волконский - театральный критик газеты Последние Новости. (Вступительная статья и Полное собрание рецензий, опубликованных в газете). - Revue des etudes slaves, Paris, LXIV/4, 1992, p. 735-772.

А. Усов. Краткий исторический очерк 1917-1928 (ГИМДР - ГИТИС - ЦЕТЕТИС) - В кн.: Пятьдесят лет театральной школы, 1878-1928. Сборник. М., 1929, с. 29

Ф. Панихида по кн. С. М. Волконском. - «Последние Новости», 1937, 1 ноября, понедельник, № 6064, с. 3.

М. М. Фокин. Против течения - Л.-М.: «Искусство», 1962, с. 122

М.Цветаева. Кедр. Апология. (О книге Волконского «Родина») - В кн.: С. М. Волконский. Мои воспоминания. Лавры. Странствия. Родина. - М.: «Искусство», в двух томах, 1992

М.Цветаева. Неизданные письма Под общей редакцией проф. Г. Струве и Н. Струве. YMCA-Press, Paris. 1972

«Церковный Вестник», № 40, 42, 49, 1893

М. А. Чехов. Литературное наследие, воспоминания, письма…, М., 1986, т. 1, с. 240

В. Швейцер. Быт и бытие Марины Цветаевой. - М., 1992

Н. Е. Шереметьевская, Танец на эстраде - М., 1985, с. 49

Л. М. Шихматов. От студии к театру - М., ВТО, 1970, с. 80-81

Юбилейный сборник газеты «Последние Новости». 1920-1930 - Париж, 1930

Ю. М. Юрьев. Записки. - Л.-М.: «Искусство», в 2-х томах, 1963

Я. Кн. Сергей Волконский. Художественное наслаждение и художественное творчество. СПб, 1892. - «Русское богатство», СПб, август 1892, № 8, с. 26-29

М. Б. Ямпольский. Эксперименты Кулешова и новая антропология актёра. - Сб. Ноосфера и художественное творчество, М., 1991, с. 183-199

Заговор декабристов

Наименование декабристов присвоено в рус. истории членам различных тайных обществ, которые образовались в России в царствование Александра I, с1816 г., и существование которых обнаружилось открытым восстанием в Петербурге 14-го декабря 1825 г. После преобразовательных намерений Александра I, продолжавшихся с большими или меньшими колебаниями до 1812 г., последовал решительный перелом в его миросозерцании. Юношеские идеалы Александра стали уступать место другим убеждениям, существование которых в уме его можно, однако, проследить даже во время либеральных начинаний первых годов царствования. После событий 1812 г. император решительно вступил на путь мистико-созерцательной религиозности, выразившейся в установлении Священного союза, последствия которого отразились неблагоприятно и на внутренней политике России. С этого времени во всех отраслях государственного управления водворяется реакция. Все реже проявляются проблески прежних намерений Александра, как, напр., в речи при открытии сейма в Варшаве в 1818 г. и в разработке государственной уставной грамоты. После Тропауского конгресса 1820 г. Александр окончательно расстается с своими прежними идеалами. Управление всецело переходит в руки гр. Аракчеева, ограниченный ум которого не мог понять истинных нужд и потребностей России. Изредка только император сознавал всю неудовлетворительность внутреннего управления Россиею, но уже не в силах был возвратиться к прежним своим стремлениям. В 1824 г. он говорил Ф. П. Лубяновскому: "Славы для России довольно: больше не нужно; ошибется, кто больше пожелает. Но когда подумаю, как мало еще сделано внутри государства, то эта мысль ложится мне на сердце, как десятипудовая гиря. От этого устаю". Между тем война 1812 г. отразилась совершенно иным образом на движении русской общественной мысли, вызвав необыкновенный подъем духа. Затем начались заграничные походы, познакомившие русских с европейскими порядками и подготовившие их к новым политическим взглядам. По возвращении в отечество они увидели насильственное введение военных поселений, подвиги Магницкого и Рунича по народному просвещению, полный расцвет крепостного права. Бедствия, тяготевшие над русским народом, нашли отклик в сердцах людей, еще всецело охваченных патриотическим воодушевлением. Один из декабристов выразил в следующих словах тогдашнее настроение передовых деятелей русского общества: "мы были сыны 1812 г. Порывом нашего сердца было жертвовать всем, даже жизнью, во имя любви к отечеству. В наших чувствах не было эгоизма. Призываю в свидетели самого Бога". Естественным последствием безотрадной действительности явился скрытый протест; он привел к учреждению тайных обществ, когда утрачена была всякая возможность свободного суждения с ведома правительства.

В 1816 г. образовалось тайное политическое общество под названием Союза спасения или истинных и верных сынов отечества. Основателями его были: А. Н. и Н. М. Муравьевы, кн. С. П. Трубецкой, кн. И. А. Долгоруков, Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы, майор Лунин, полковник Ф. Н. Глинка, капитан Якушкин, адъютант гр. Витгенштейна (главнокомандующего 2-й армиею) Павел Пестель и др. Устав общества был составлен Пестелем в 1817 г. В нем выражена цель его: подвизаться всеми силами на пользу общую, поддерживать все благие меры правительства и полезные частные предприятия, препятствовать всякому злу и для того обличать злоупотребления чиновников и бесчестные поступки частных лиц. Сами члены общества обязывались вести себя и поступать во всех отношениях так, чтобы не заслужить ни малейшей укоризны. Скрытую цель общества составляло введение в России представительного правления. В 1818 г. общество приняло новое имя Союза благоденствия; устав общества, так назыв. "Зеленая книга", был переработан и сделался известным самому импер. Александру, который давал его читать цесаревичу Константину Павловичу. Сначала государь не признавал в этом обществе политического З.; но взгляд его несколько изменился после бунта Семеновского полка в 1820 г. И позже, однако, в мае 1821 г., имп. Александр, выслушав доклад командира гвардейского корпуса, ген.-адъют. Васильчикова, сказал ему: "Любезный Васильчиков! Вы, который служите мне с самого начала моего царствования, вы знаете, что я разделял и поощрял все эти мечты и эти заблуждения (vous savez que j"ai partagé et encouragé ces illusions et ces erreurs), - и после долгого молчания прибавил: - не мне подобает быть строгим (ce n"est pas a moi à sévir)". Записка ген.-адъют. А. Х. Бенкендорфа, в которой сведения о тайных обществах изложены были с возможною полнотою и с наименованием главнейших деятелей, также осталась без последствий; после кончины имп. Александра она найдена в кабинете его в Царском Селе. Приняты были только некоторые меры предосторожности: в 1821 г. сделано распоряжение об устройстве военной полиции при гвардейском корпусе; 1 августа 1822 г. последовало высочайшее повеление о закрытии масонских лож и вообще тайных обществ, под какими бы наименованиями они ни существовали; вместе с тем от всех служащих, военных и гражданских, отобрана была подписка о непринадлежности их к тайным обществам. Все эти меры не остановили, однако, дальнейшее развитие тайных обществ; напротив того, когда исчезла всякая надежда на реформы, среди членов обществ возникла мысль о необходимости насильственного изменения существующего порядка вещей. В начале 1821 г. собрались в Москве депутаты от разных отделов Союза Благоденствия (из Петербурга, из 2-й армии и несколько человек, живших в Москве); после нескольких совещаний они пришли к решению закрыть союз. Оно было объявлено членам в Петербурге и в Тульчине (главной квартире 2-й армии), но на самом деле более ревностные члены только теснее сплотились, и в результате оказалась усиленная деятельность двух обществ, Северного и Южного, с новым оттенком: вопросы общественные уступают преобладающее значение вопросам политическим. Среди членов возникли рассуждения об установлении республиканского образа правления, и в этом смысле разрабатывались проекты конституций. Главными деятелями общества были: в Петербурге - Никита Муравьев, в Тульчине - Пестель и Юшневский. Муравьев сочинил особый политический катехизис, который в подлиннике сделался известным императору Александру, кроме того, он написал проект конституции. Пестель также занялся разработкою подобного проекта, названного им "Русскою Правдою". Это были частные мнения и предположения, служившие лишь выражением конституционных идей тайного общества. Задуманное переустройство России Пестель предполагал осуществить при содействии возмущения войск; смерть имп. Александра, даже истребление всей царской семьи признаны были членами Южного общества необходимым для успешного исхода всего предприятия; по крайней мере, не подлежит сомнению, что между членами тайных обществ велись разговоры в этом смысле. Во 2-й армии деятельная пропаганда Васильковской управы вызвала к жизни еще одно новое общество, Славянского союза или Соединенных славян; оно получило окончательное образование в начале 1825 г. Между членами этого общества было много предприимчивых людей и противников правила: не спешить. Сергей Муравьев-Апостол называл их "цепными бешеными собаками". Оставалось еще до начала решительных действий войти в сношение с польскими тайными обществами. Подробности этих сношений и последовавшее соглашение еще не выяснены с должною ясностью; переговоры с представителем польского Патриотического союза, кн. Яблоновским, были ведены лично Пестелем. Вообще, здесь следует заметить, что до сих пор главным источником для суждения о декабристах остаются донесения: 1) высочайше утвержденной Комиссии для изысканий о злоумышленных обществах и 2) Варшавского следственного комитета. Между тем эти донесения вызвали со временем различные возражения; указаны были некоторые противоречия и преувеличения, касающиеся весьма существенных пунктов дела. Весь громадный материал следственного дела остается доселе тайною и ожидает еще критической разработки, которая выяснила бы относительное значение данных членами тайного общества показаний. Нельзя забывать, что это был закрытый политический процесс, веденный при исключительных обстоятельствах, с соблюдением, по выражению А. Х. Бенкендорфа, лишь возможной степени законности и гласности.

В то время, как Южное общество готовилось к решительным действиям в 1826 г., замыслы его были открыты правительству. Еще до выезда Александра I в Таганрог, летом 1825 г., получены были гр. Аракчеевым сведения о заговоре, посланные унтер-офицером 3-го Бугского уланского полка Шервудом (которому впоследствии импер. Николай даровал фамилию Шервуд-Верный). Он был вызван в Грузино и лично доложил Александру I все подробности заговора. Выслушав его, государь сказал графу Аракчееву: "отпусти его к месту и дай ему все средства к открытию злоумышленников". 25 ноября 1825 г. Майборода, капитан Вятского пехотного полка, которым командовал полковник Пестель, сообщил во всеподданнейшем письме различные разоблачения относительно тайных обществ. 19 ноября 1825 г. последовала внезапная кончина Александра I в Таганроге. Россия присягнула имп. Константину Павловичу; но цесаревич согласно последовавшему уже в 1823 г. отречению от престола, оставшемуся по воле государя тайным, признал императором великого князя Николая Павловича. Началось междуцарствие, продолжавшееся по 14-е декабря 1825 г. Среди этих тревожных обстоятельств стали обнаруживаться все яснее нити заговора, покрывшего, как сетью, почти всю империю и Польшу. Генерал-адъютант барон Дибич, как начальник Главного штаба, принял на себя исполнение необходимых распоряжений; он отправил в Тульчин ген.-адъютанта Чернышева для арестования главнейших деятелей Южного общества. Между тем в Петербурге члены Северного общества решились воспользоваться междуцарствием для достижения своей цели водворения республики при помощи военного мятежа. Отречение от престола цесаревича Константина и новая присяга при восшествии на престол имп. Николая признаны были заговорщиками удобным случаем для открытого восстания. Чтобы избежать разномыслия, постоянно замедлявшего действия общества, Рылеев, князь Оболенский, Александр Бестужев и другие назначили князя Трубецкого диктатором. План Трубецкого, составленный им совместно с Батенковым, состоял в том, чтобы внушить гвардии сомнение в отречении цесаревича и вести первый отказавшийся от присяги полк к другому полку, увлекая постепенно за собою войска, а потом, собрав их вместе, объявить солдатам, будто бы есть завещание почившего императора - убавить срок службы нижним чинам и что надобно требовать, чтобы завещание это было исполнено, но на одни слова не полагаться, а утвердиться крепко и не расходиться. Трубецкой был уверен, что полки на полки не пойдут, что в России не может возгореться междоусобие и что сам государь не захочет кровопролития и согласится отказаться от самодержавной власти. Настал день 14-го декабря 1825 г.; начался мятеж, который был в тот же день подавлен (см. Николай I).

На юге дело также не обошлось без вооруженного мятежа. Шесть рот Черниговского полка освободили арестованного Сергея Муравьева-Апостола, кот. выступил с ними в Белую Церковь; но 3 янв. 1826 г., настигнутые отрядом гусар с конною артиллериею, мятежники положили оружие. Раненый Муравьев был арестован. Указом 17 дек. 1825 г. учреждена была Комиссия для изысканий о злоумышленных обществах под председательством военного министра Татищева. 30 мая 1826 г. следственная комиссия представила императору Николаю всеподданнейший доклад, составленный Д. Н. Блудовым. Манифестом 1 июня 1826 г. учрежден Верховный уголовный суд из трех государственных сословий: Государственного совета, Сената и Синода, с присоединением к ним "нескольких особ из высших воинских и гражданских чиновников". Суду были преданы: из Северного общества - 61 чел., Южного общества - 37 чел., Соединенных славян - 23 чел. Суд установил одиннадцать разрядов, выделив особо пять человек, и приговорил: на смертную казнь - пятерых четвертованием, 31 - отсечением головы, 17 - к политической смерти, 16 - к ссылке вечно в каторжную работу, 5 - к ссылке в каторжную работу на 10 л., 15 - к ссылке в каторж. работу на 6 л., 15 - к ссылке на поселение, 3 - к лишению чинов, дворянства и к ссылке в Сибирь, 1 - к лишению чинов и дворянства и написанию в солдаты до выслуги, 8 - к лишению чинов с написанием в солдаты с выслугою. Император Николай указом 10 июля 1826 г. смягчил приговор суда почти по всем разрядам; только пять преступников, поставленные вне разрядов, были вновь преданы окончательному постановлению о них суда. Это были Пестель, Рылеев, Сергей Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин и Каховский. Суд вместо мучительной смертной казни четвертованием приговорил их повесить, "сообразуясь с Высокомонаршим милосердием, в сем самом деле явленным смягчением казней и наказаний, прочим преступникам определенных". Приговор Верховного уголовного суда был исполнен 13 июля 1826 г. в кронверке Петропавловской крепости. Казнь не обошлась без потрясающего эпизода: Бестужев, Муравьев и Рылеев сорвались с петли и были вторично повешены. В Варшаве Следственный комитет для открытия тайных обществ начал действовать 7 (19) февраля 1826 г. и представил свое донесение цесаревичу Константину Павловичу 22 дек. 1826 г. (3 янв. 1827 г.). Затем уже начался суд на основании конституционной хартии Царства Польского, который отнесся к подсудимым с большим снисхождением. 26 авг. 1856 г., в день своего коронования, имп. Александр II помиловал всех причастных к событиям 14 декабря; милость его распространилась и на все потомство осужденных - и живых, и умерших.

Список декабристов по разрядам, представленный от комиссии, избранной для основания разрядов, Верховному уголовному суду.

Список подсудимых, коих вины, собственным их признанием обнаруженные, по особенному свойству их и степени не входят в общие разряды. 1) Вятского пех. полка полк. Павел Пестель (32 лет), 2) отст. подпор. Кондратий Рылеев (32 л.), 3) Черниг. пех. полка подполк. Серий Муравьев-Апостол (29 л.), 4) Полтав. пех. полка подпор. Михайло Бестужев-Рюмин (26 л.), 5) отст. пор. Петр Каховский (27 л.).

Список подсудимых, коих вины собственным их признанием обнаружены. Первый разряд: 1) плк. кн. Сергей Трубецкой (35 л.). 2) прч. л.-гв. Финляндск. полка кн. Евгений Оболенский (29 л.), 3) отст. п-плк. Матвей Муравьев-Апостол (33 л.), 4) п.-прч. 3-й артилл. бригады Петр Борисов 2-й (26 л.), 5) отст. п-прч. Андрей Борисов 1-й (28 л.), 6) п-прч. 2-й артилл. бригады Иван Горбачевский (36 л.), 7) майор Пенз. полка Михайло Спиридов (29 л.), 8) шт.-ротм. л.-гв. гусар. полка кн. Александр Барятинский (28 л.), 9) колл. асс. Вильгельм Кюхельбекер (29 л.), 10) Нижегор. драг. полка капит. Александр Якубович (34 л.), 11) отст. п-плк. Александр Поджио (29 л.), 12) Ахтырского гусар. полка плк. Артамон Муравьев (32 л.), 13) прпрщ. Южинского конно-егерского полка Федор Вадковский (25 л.), 14) прпрщ. 8-й артилл. бригады Владимир Бечаснов (23 л.), 15) отст. полк. Василий Давыдов (34 л.), 16) бывший ген -интенд. 2-й армии, 4-го класса, Алексей Юшневский (40 л.), 17) шт.-кап. л.-гв. драгунского полка Александр Бестужев (27 л.), 18) п-прч. 8-й артилл. бригады Яков Андреевич 2-й (28 л.), 19) кап. Гвардейского генерального штаба Никита Муравьев (34 л.), 20) колл. асс. Иван Пущин (27 л.), 21) ген.-майор кн. Сергей Волконской (36 л.), 22) отст. кап. Иван Якушкин (34 л.), 23) подпрч. 9-й артилл. бригады Александр Пестов (23 д.), 24) лейт. гвардейского экипажа Антон Арбузов (28 л.), 25) лейт. 8-го флотского экипажа Дмитрий Завалишин (24 л.), 26) плк. Саратовского пех. полка Иван Повало-Швейковский (35 л.), 27) прч. л.-гв. гренадерского полка Николай Панов 2-й (22 л.), 28) прч. л.-гв. гренадерского полка. Александр Сутгоф (26 л.), 29) шт.-кап. л.-гв. Московского полка кн. Дмитрий Щепин-Ростовский (28 л.), 30) мичман гвардейского экипажа Василий Дивов (24 л.). Второй разряд: 31) кап. Пенз. пех. полка Алексей Тютчев (26 л.), 32) прч. Пензенского пех. полка Петр Громницкий (27 л.), 33) прпрщ. 8-й артилл. бригады Иван Киреев (25 л.), 34) прч. квартирмейстерской части Николай Крюков 2-й (26 л.), 35) п-плк. л.-гв. Гродненского гусарского полка Михаил Лунин (43 л.), 36) корнет Кавалергардского полка Петр Свистунов (23 л.), 37) прч. Кавалергардского полка Александр Крюков 1-й (32 л.), 38) прч. л. гв. Егерского полка Николай Басаргин (26 л.); 39) полк. л.-гв. Финляндского полка Михайло Митьков (34 л.), 40) прч. Кавалергардского полка Иван Анненков (24 л.), 41) состоящий при Главной квартире 2-й армии шт.-лекарь Крестьян Вольф (35 л.), 42) ротм. Кавалергардского полка Василий Ивашев (29 л.), 43) подпрч. Пензенского пех. полка Александр Фролов (23 л.), 44) отст. подплк. Василий Норов (32 л.), 45) флота капит.-лейт. Константин Торсон (31 г.), 46) капит.-лейт. 8-го экипажа Николай Бестужев 1-й (34 л.), 47) шт.-кап. л.-гв. Московск. полка Михайло Бестужев (26 л.). Третий разряд: 48) отст. п-плк. барон Владимир Штейнгель (40 л.), 49) п-плк. Корпуса инженеров путей сообщ. Гаврило Батенков (36л.). Четвертый разряд: 50) шт.-кап. л.-гв. измайл. полка Петр Муханов (30 л.), 51) отст. ген.-м. Михайло фон Визин (38 л.), 52) отставной шт.-кап. Иосиф Поджио (34 л.), 53) п-плк. квартирмейстерской части Петр Фаленберг (36 л.), 54) провиантский чиновник 10-го класса Илья Иванов (26 л.), 55) п-поруч. Пензенского пех. полка Павел Мозган (26 л.), 56) Шт.-кап. Гвардейского генерального штаба Александр Корнилович (29 л.), 57) майор Вятского. пех. полка Николай Лорер (31 г.), 58) плк. Казанского пех. полка Павел Аврамов (35 л.), 59) прч. квартирмейстерской части Павел Бобрищев-Лушкин 2-й (24 л.), 60) прпрщ. Саратовского пех. полка Иван Шимков (24 л.), 61) корвет Кавалергардского полка Александр Муравьев (23 л.), 62) мичман гвардейского экипажа Александр Беляев 1-й (25 л.), 63) мичман гвардейского экипажа Петр Беляев 2-й (22 л.), 64) полк. Тарутинского пех. полка Михайло Нарышкин 2-й (31 г.), 65) корнет гвардии конного полка кн. Александр Одоевский (25 л.). Пятый разряд: 66) шт.-кап. л.-гв. Финляндского плк. Николай Репин (29 л.), 67) колл. секр. Михайло Глебов (25 л.), 68) прч. л.-гв. Финляндского полка барон Андрей Розен (27 л.), 69) лейтенант гвардейского экипажа Михайло Кюхельбекер (26 л.), 70) мичман гвард. экипажа Михайло Бодиско 2-й (25 л.). Шестой разряд: 71) отст. плк. Александр Муравьев (35 л.), 72) дворянин Волынской губ. Юлиан Люблинский (27 л.). Седьмой разряд: 73) подпоруч. квартирмейстерск. части Владимир Лихарев (26 л.), 74) командир конно-артиллерийской роты № 27-го подполк. Андрей Ентальцев (38 л.), 75) прч. Пензенского пех. подполк. Николай Лисовский (27 л.), 76) полк. Полтавского пехотн. полка Василий Тизенгаузен (47 л.), 77) подпрч. л.-гв. конной артилл. Сергей Кривцов (24 л.), 78) прпрщ. Московского полка Владимир Толстой (20 л.), 79) ротмистр Кавалергардского полка граф Захар Чернышев (28 л.), 80) прч. квартирмейстерской части Иван Аврамов (24 л.), 81) прч. квартирмейстерской части Николай Загорецкий (28 л.), 82) отставной полк. Павел Поливанов (29 л.), 83) прч. квартирмейстерской части барон Алексей Черкасов (26 л.), 84) прч. Кирасирского ее Величества полка граф Николай Булгари (21 г.), 85) канцелярист Павел Выгодовский (24 л.), 86) подплк. 9-й артиллерийской бригады Александр Берстель (37 л.), 87) отст. плк. Александр фон дер Бриген (33 л.). Восьмой разряд: 88) подпрч. л.-гв. Измайловского полка Андрей Андреев (21 г.), 89) мичман 27-го флотского экипажа Петр Бестужев (24 л.), 90) подпрч. 9-й арт. бригады Аполлон Веденяпин 1-й (25 л.), 91) дсс. Семен Краснокутский (38 л.), 92) лейтенант 2-го флотского экипажа Николай Чижов (26 л.), 93) камер-юнкер кн. Валериан Голицын (24 л.), 94) штабс-капитан л.-гв. конно-пионерного эскадрона Михайло Назимов (27 л.), 95) прч. квартирмейстерской части Николай Бобрищев-Пушкин 1-й (25 л.), 96) подпрч. квартирмейстерской части Николай Заикин (24 л.), 97) капитан Черниговского пехотного полка Андрей Фурман (31 г.), 98) прпрщ. 9-й артиллерийской бригады Алексей Веденяпин 2-й (22 л.), 99) штабс-капитан Азовского пехотного полка Иван Фохт (31 г.), 100) п-прч. Саратовского пех. полка Николай Мозгалевский (24 л.), 101) прч. Черниговского пехотного полка Андрей Шахирев (25 л.), 102) п-плк. квартирмейстерской части Василий Враницкий (43 л.), 103) лейтенант гвардейского экипажа Борис Бодиско 1-й (27 л.). Девятый разряд: 104) п-прч. гвард. Генеральн. штаба граф Петр Коновницын 1-й (23 л.), 105) отставной штабс-ротмистр Николай Оржитский (29 л.), 106) п-прч. л.-гв. Измайловского полка Нил Кожевников (21 г.), 107) п-прч. л.-гв. Измайловского полка Матвей Лаппа (27 л.). Десятый разряд; 108) капитан л.-гв. конно-пионерного эскадрона Михайло Пущин 1-й (23 л). Одиннадцатый разряд: 109) лейт. гвард. экипажа Федор Вишневский (27 л.), 110) лейтенант гвардейского экипажа Епафродит Мусин-Пушкин (33 л.), 111) лейтенант гвардейского экипажа Николай Акулов (28 л.), 112) подпрч. л.-гв. Измайловского полка Александр Фок (23 л.).

Список подсудимых, коими не учинено собственного признания во взводимых на них преступлениях. 1) дсс. Николай Тургенев 2) отставной статский советник Горский, 3) отставной майор кн. Шаховской, 4) л.-гв. Финляндского полка поруч. Цебриков.

Записки декабристов: "Записки Ивана Дмитриевича Якушкина" (Лондон, 1862; вторая часть помещена в "Русском архиве" 1870 г.); "Записки кн. Трубецкого" (Л., 1863); "Четырнадцатое декабря" Н. Пущина (Л., 1863); "Mon exil en Sibérie. - Souvenirs du prince Eugène Obolenski" (Лпц., 1862); "Записки фон Визина" (Лпц., 1859, в сокращенном виде напечатаны в "Русской старине" 1884 г.); Никита Муравьев, "Разбор донесения следственной комиссии в 1826 г."; Лунин, "Взгляд на тайное общество в России 1816-1826"; "Записки И. И. Горбачевского" ("Русский архив" 1882); "Записки Н. В. Басаргина" ("Девятнадцатый век", 1-я часть); "Воспоминания декабриста А. С. Гангеблова" (М., 1888); "Записки декабриста" (барона Розена, Лпц., 1870); "Воспоминания декабриста (А. Беляева) о пережитом и перечувствованном, 1805-1850 гг." (СПб., 1882).

Важнейшие источники по истории декабристов: "Донесение следственной комиссии 1826 г.", "Донесение Варшавского следственного комитета"; М. Богданович, "История царствования императора Александра I" (том шестой); А. Пыпин, "Общественное движение в России при Александре I"; бар. Корф, "Восшествие на престол императора Николая I"; Н. Шильдер, "Междуцарствие в России с 19 ноября по 14 декабря" ("Русск. старина", 1882 г., т. 35-й); С. Максимов, "Сибирь и каторга" (СПб., 1891); "Записки Декабристов", изданные в Лондоне А. Герценом.

Проживал в 1830-1840-х гг. в Омске некто Осип-Юлиан Викентьевич Горский (1766-7.07.1849). Среди тех немногих людей, которые знали его лично, Горский слыл "беспокойным и ябедливым" человеком. В 1835 г. он был судим "за намерение произвести в Сибири возмущение против правительства", а затем отбывал наказание в Омской крепости. Имеются сведения в Омском областном архиве, что поводом для этого дела послужила пропаганда Горского среди крепостных рабочих на Омской суконной фабрике. Умер Горский 83-х лет (метрические книги Омской соборной Воскресенской церкви) и был похоронен на иноверческом кладбище (ныне мемориальный сквер "Памяти Борцов Революции").

Чем же привлёк наше внимание этот человек? В Центральном Государственном архиве сохранился любопытный документ. Датирован он 1827 г. и подшит к следственному делу О.В. Горского, как замешанного в "бунте" на Сенатской площади 14 декабря 1825 г. Поскольку этот документ содержит некоторые сведения из его биографии и ярко характеризует Горского как личность, воспроизведём его полностью.

"Сей человек нрава угрюмого, необщительного, дерзкий в поступках, оставался всегда загадкою даже для людей весьма к нему близких. Никто не знает даже о его происхождении. Сперва он объявил себя графом, посредством злоупотреблений белорусского помещика Янчевского, который, попав пронырством в маршалы, промышлял выдаванием свидетельств дворянства из депутатского собрания, а ныне занимается ходатайством по чужим делам, разорившись на спекуляциях. После того Горский производил себя из Горских - князей и хлопотал о сем в Сенате. Он с Краснопевковым бывал то в тесной дружбе, то в брани. Для поляков сие знаменитое происхождение Горского вовсе непонятно, ибо в Белоруссии никогда не было ни графской, ни княжеской, ни даже дворянской фамилии Горских, а есть дворяне Горские в Литве, которые не признают своим подсудимого Горского. Общий слух носится, что он сын мещанина из местечка Бялынич в Белоруссии, но верного ничего нет. Он всю жизнь был пронырой и, наделав много зла на Кавказе, где был вице-губернатором, бежал оттуда. Он женат, но не живёт с женою. Сперва он содержал несколько (именно трёх) крестьянок, купленных им в Подольской губернии. С этим сералем он года три тому назад жил в доме Варварина. Гнусный разврат и дурное обхождение заставило несчастных девок бежать от него и искать защиты у правительства, но дело замяли у графа Милорадовича. После того появилась у него девица под именем дочери; не знаю, правда ли, но говорят, что будто бы Горский жил с нею и будто она и брат её суть дети брата Горского. Но верного узнать невозможно, потому что никто не смел ни о чём спрашивать Горского, зная, что он всё лжёт, а о месте пребывания его фамилии никто не знает, ибо иногда он называется литвином, иногда подолянином, иногда белоруссцем, а иногда великороссиянином. В деньгах он никогда не нуждался, никогда не занимал, напротив того, жил пристойно и все уверяют, что будто у него большие деньги в ломбарде, нажитые пронырствами и злоупотреблениями. Горский был домашним другом у статс-секретаря Марченки, и он с женою весьма о нём хлопотал. Сказывают, будто Горский давал пансион жене своей, но это подлежит сомнению. Горский был в свете таинственное существо, без роду и племени, человек неизвестно откуда! Участь его не только не вызывает сострадания, напротив того, крайнее удивление, что человек, который бунтовал с пистолетами на площади, привесил звёзды к мундиру и назывался сенатором, избавлен от суда потому только, что не принадлежал к тайному обществу".

Характеристика эта была составлена правителем дел Следственного комитета по делу декабристов А.Д. Боровковым, завизирована председателем Комитета военным министром, графом Татищевым и передана императору Николаю I. То, что в этом документе чувствуется предвзятость в отношении Горского, - несомненно, хотя некоторый процент истины в нём всё же присутствует. Прокомментируем этот текст.

Отец Горского (согласно родословной) Юлиан-Викентий Иосифович-Казимирович, служил стольником в Минском воеводстве, а затем в этой же должности в Мстиславском воеводстве, что подтверждает предположение Боровкова относительно мещанского происхождения Горского. Далее следует сделать отступление, ибо на основе формулярного списка, речь пойдёт о военной службе О.В. Горского, а доблестное участие в ней никак не вяжется с образом Горского в изложении Боровкова.

В 1787 г. Горский находился при польском короле Станиславе-Августе Понятовском. 28 августа 1804 г. вступил на военную службу юнкером во 2-й конноартиллерийский батальон. 23 августа 1806 г. причислен к 9-й артиллерийской бригаде. 19 февраля 1807 г. произведён в подпоручики. В 1809 г. переведён в С.-Петербургскую артиллерийскую бригаду, а оттуда в том же году в 7-ю и в 5-ю артиллерийские бригады. 9 февраля 1811 г. произведён в поручики. Активный участник Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов русской армии 1813-1814 гг. За отличие в сражениях 29 июля 1812 г. переведён в лейб-гвардии артиллерийскую бригаду. 1 сентября 1812 г. произведён в штабс-капитаны. За отличие в сражениях при Вейсенфельсе и Бауцене 9 мая 1813 г. произведён в капитаны с назначением командиром 7-й конной роты 3-й резервной артиллерийской бригады.

Любопытен рассказ "об удачном выстреле полубатареи конной нашей артиллерии" под Риппахом, между Вейсенфельсом и Люценом, воспроизведённый декабристом С.Г. Волконским в своих "Записках": "Этой полубатареей командовал некий Горский. Ланской, стараясь затруднить наступательное движение французов и по данному ему приказанию от Винценгероде, по мере наступления французов отступил боевым порядком, прикрывая отступление действием артиллерии сам распоряжался, объезжая позиции оной, и назначал образ её отступления. При временном пребывании при полубатарее Горского он ему сказал: "Ну, хвастунишка (Горский был таковым), ну, видишь эту кучку - ну, если ты знаешь своё дело, попади в эту кучку". На это Горский ему отвечал: "С первого и второго выстрела, может быть не удастся, но с третьего - ручаюсь". - "Полно, хвастаешь, наверно", - сказал ему Ланской. - "Увидите", - ему отвечал Горский. И точно, нацелил орудие: первое ядро не долетело, другое хватило через, третье - прямо в кучку, и тем было внесено большое смешение в кучку, впоследствии узнано, что именно этот выстрел поразил смертельно фельдмаршала Бессьера. Всему, что рассказываю, был личным свидетелем - и разговора, и происшествия".

2 февраля 1814 г. за отличие при взятии Суассона О.В. Горский был произведён в подполковники. Об этом подвиге мы также находим строки в воспоминаниях С.Г. Волконского: "Горский взял петарду, ринувшись один с этой петардой в руках по мосту, соединявшему мостовые укрепления с крепостью самого города, прицепил петарду к воротам укрепления и зажёг фитиль оной. Как Горский пробежал невредим по мосту туда и назад под градом пуль, до сих пор не могу себе представить и дать отчёт себе, но петарда вспыхнула и привела в расстроенное положение ворота, а капитан Мазараки стал оные громить ядрами, и вскоре ворота вдребезги и доступ в город был нам совершенно открыт. Честь занятия Суассона принадлежит Кучкину, Горскому и Мазараки. Кучкин, однако ж, получил Георгиевский крест, но Мазараки - не помню что, Горский также Георгиевский крест, но этому гораздо позднее, уже по возвращении из Парижа в 1814 году. Винценгероде встретился с Горским во дворце и, удивившись, что нет на нём Георгиевского креста, взошёл в кабинет государя и, изложив заслугу и право на этот крест Горского, тут же и вынес ему оный".

13 июля 1816 г. О.В. Горский был произведён в полковники и назначен командиром 10-й артиллерийской бригады. Получив в боях с французами семь ранений и контузий, 1 февраля 1818 г. Горский был уволен от службы "за ранами, полковником, с мундиром и пенсионом полного жалования". 24 октября того же года он был определён в Департамент разных податей и сборов. 5 марта 1819 г. пожалован в статские советники и назначен Кавказским вице-губернатором. С 16-го августа 1821 г. управлял Кавказской губернией. 5 мая 1822 г. по собственному прошению уволен от должности для определения к другим делам. Проживал в Петербурге, где состоял под следствием по делу о недостатке спирта в Кавказской казённой палате. За военные заслуги награждён орденами Анны 2-й и 4-й степени, Георгия 4-й степени, золотой шпагой с надписью "За храбрость" и знаком отличия военного ордена Георгия (о котором упоминал позже в своих "Записках" С.Г. Волконский).

Как мы видим, послужной список Горского - весьма внушителен. Что же касается его личной жизни, то и здесь Боровков явно "пересолил". А документальные свидетельства таковы: первым браком Горский был женат на баронессе Елизавете-Каролине-Федерике Мирбах (в 1821 г. по формуляру показан вдовым) и имел сына Адольфа-Адама (р. 18 марта 1809), который в 1844 г. служил в Корпусе инженеров путей сообщения, а затем в Корпусе жандармов штабс-капитаном (1846), капитаном (1851), подполковником (1858). Говоря о внебрачных связях О.В. Горского, необходимо сделать одно уточнение. Все незаконнорожденные дети появились на свет уже после смерти Елизаветы Мирбах. Более того, в конце жизни, завещанием своим от 30 апреля 1847 г., Горский всё своё имущество (а был он достаточно обеспеченным человеком и это подтверждает Боровков), оставил шести своим, рождённым вне брака детям - Ярославу, Владимиру, Владиславу, Святославу-Вячеславу, Ольге и Софии и их няньке и кормилице солдатке Авдотье Ильиничне Безруковой. В 1851 г. сын Горского, Адольф-Адам, оспаривал это завещание. Была ещё дочь Ольга Осиповна, вышедшая замуж за поручика Кузьмина; но сам Горский называет её Элеонорой Павловной, дочерью Конверскою, которая "только называлась" его дочерью.

Когда в 1826 г. правительством собирались сведения о семьях осуждённых декабристов, то относительно родственников Горского было дознано через местное начальство, что сестра его Екатерина Викентьевна замужем за перекрёстом Конверским, который живёт в Копысском уезде, в местечке Толочине, Могилёвской губернии, где имеет дом и занимается фельдшерским мастерством; у Конверских 5 детей, из которых Адольф, Омб и дочь Леона, 20-ти лет, находились у дяди (именно о ней писал Боровков, намекая на связь с Горским). Другая сестра Каролина Викентьевна, была замужем за дворянином Гумовским, Копысским помещиком. Братья: Пантелей - капитан (в 1826 г.), Александр - майор и Степан, находящийся за границей.

Здесь можно было бы поставить точку, но наш герой, то ли случайно, или имея какой-то тайный умысел, оказался 14 декабря 1825 г. на Сенатской площади в Петербурге среди "бунтовщиков", имея при себе пистолет. Узнав, что на площади "войска бунтуют и что чернь к ним пристала", Горский пошёл домой переоделся в мундир, взял "для острастки" незаряженный пистолет, явился на площадь, поинтересовался у И.И. Пущина: "нет ли у него пороху", а затем кричал с народом "Ура!" и держал в руках обнажённую шпагу. На площадь он приходил дважды. И хотя мотивы поведения Горского были не ясны, в 2 часа ночи 15 декабря на своей квартире он был арестован полицмейстером Чикаевым и доставлен на допрос в Зимний дворец. (О.В. Горский в 1820-1825 гг. проживал в домах Сиднева по Екатерининскому каналу и Горбунова на Сенной площади. Оба здания не сохранились.).

Об участии Горского в восстании Николаю I стало известно уже вечером 14 декабря из полицейского донесения. В 11 часов 30 минут вечера Николай писал брату Константину Павловичу: "Мне только что доложили, что к шайке принадлежит некий Горсткин, вице-губернатор, уволенный с Кавказа". После ареста Горского, император вновь сообщает брату: "Горсткин в наших руках и сейчас будет подвергнут допросу". Допрос был снят В.В. Левашовым. Из полицейского донесения было уже известно, что Горский в день восстания находился на Сенатской площади, "имея в руках пистолеты, кои, зарядив, передавал людям", и что он "поощрял к беспорядку" окружавшие восставшие войска толпу. Потому уже на первом допросе от Горского требовалось сообщить подробности его поведения на Сенатской площади в день восстания, а также о его связях с К.Ф. Рылеевым и А.А. Бестужевым. Горский отрицал своё активное участие в восстании: около восставших войск оказался "случайно", на площади находился всего "четверть часа", после чего "ходил по бульвару до самого вечера", возвратился домой обедать, в 7 часов вечера вышел из дома с пистолетом в кармане (впоследствии он объяснял, что взял пистолет для "устрашения черни"), Рылеева он не знает, а Бестужева знает по служебным делам. После этого допроса Горский был отправлен в Петропавловскую крепость. В сопроводительной записке Николай I предписал коменданту А.Я. Сукину: "Присылаемого Горского посадить в Алексеевский равелин без всякого сообщения, дать ему бумагу, если попросит мне написать". Горский был помещён в каземат № 12 Алексеевского равелина, а 28 декабря переведён в каземат № 1 Кронверкской куртины.

Следственный комитет не удовлетворился показаниями Горского от 15 декабря и постановил подвергнуть его более обстоятельному допросу. 21 декабря 1825 г. Горский был вызван в Следственный комитет, где от него потребовали полного признания в активном участии в восстании. Комитет стремился выяснить, с какой целью Горский брал с собой пистолет (факт наличия пистолета был существенным и инкриминирующим моментом против Горского). В своём показании от 21 декабря, приложенном к письму от 22 декабря на имя коменданта крепости А.Я. Сукина, Горский признал, что действительно имел с собой пистолет, когда был на Сенатской площади около восставших войск. Своё запирательство на первом допросе объяснял тем, что находился "с испугу в совершенном беспамятстве" и не помнит, какие давал ответы Левашову. Но и в этот раз продолжал настаивать на том, что "случайно" оказался около восставших войск. Однако 25 декабря И.И. Пущин в своём первом показании сообщил о находившемся в день восстания вместе с восставшими войсками "высоком мущине с плюмажем на шляпе, георгиевским крестом и подвязанной рукой". По этим характерным приметам Следственный комитет без труда определил Горского, против этого места показания Пущина была сделана на полях помета - "И.B. Горский". Далее Пущин показывал: "Сей последний спрашивал у меня пороху, говоря, что у него есть пистолет". Данное показание Пущина обрисовывало поведение Горского на площади в ином свете, нежели пытался представить его сам Горский.

28 декабря 1825 г. Горский вновь был вызван на заседание Следственного комитета, который потребовал от него полного признания в принадлежности к тайному обществу, показаний о его действиях на Сенатской площади в день восстания; в частности, Следственный комитет хотел выяснить у Горского, для чего он просил пороху у И.И. Пущина. В своих ответах на предложенные Следственным комитетом вопросы Горский продолжал отрицать возводимые против него обвинения, показание Пущина назвал "изветом", сделанным "из негодования по домашним ко мне личностям", уверял, что в день восстания на Сенатской площади был в числе любопытных, но не участников восстания, не только не принадлежал к тайному обществу, но даже не знает о его существовании, а также не имеет никаких связей или знакомств с заговорщиками.

29 декабря 1825 г. А.А. Бестужев показал, что Горский говорил о своей готовности "душу свою положить за Константина Павловича", а также о том, что И.И. Пущин "предлагал ему (Горскому) принять команду". 30 декабря вызванный в Следственный комитет А.Н. Сутгоф показал, что, когда он привёл свою роту на площадь, то видел там Горского в шляпе с плюмажем и генеральской кокардой, который вёл разговоры с восставшими офицерами и солдатами Московского полка. В тот же день Следственный комитет устроил очную ставку Горского с Сутгофом. На очной ставке Сутгоф утверждал, что Горский был с обнажённой шпагой в руках. Горский опровергал показания Сутгофа. В связи с этим Следственный комитет положил: "Как Горский в ответах своих оказывает всегда упорство, а потом употребляет дерзость в выражениях, то для обуздания того и другого заковать в железа".

24 января 1826 г. Следственный комитет подверг новому (и последнему) допросу Горского (в следственном деле Горского протокол этого допроса отсутствует), а 26 января Горский направил в Следственный комитет письмо (в деле Горского это письмо также отсутствует), в котором он снова уверял Следственный комитет, что к тайному обществу не принадлежал, никаких связей с его членами не имел, участия в действиях на стороне мятежников 14 декабря никакого не принимал, все сделанные на него показания считает ложными и, ссылаясь на своё болезненное состояние, просил об освобождении. Следственный комитет постановил: "освидетельствовать его болезнь и поместить его в госпиталь, дать три листа гербовой бумаги для деловых писем, а в остальном отказать". 20 февраля 1826 г. вследствие подверженности Горского "падучей болезни" он был помещён в военно-сухопутный госпиталь, в котором находился до отправки в ссылку.

9 марта 1826 г. Следственный комитет дал специальные опросные пункты об участии Горского в восстании И.И. Пущину, А.А. Бестужеву, А.Н. Сутгофу, П.Г. Каховскому, Е.П. Оболенскому и М.Н. Глебову. Сутгоф подтвердил своё прежнее показание, данное им 30 декабря 1825 г. на очной ставке с Горским. Каховский заявил, что в день восстания видел на площади "человека в шляпе с плюмажем, георгиевским крестом и шпагой в руках", но не может положительно утверждать, был это Горский или кто другой. Оболенский и Глебов отозвались незнанием. Пущин подтвердил свои показания от 28 декабря. А. Бестужев показал, что в день восстания Пущин предлагал Горскому взять на себя командование, но тот отказался. В связи с этим показанием Бестужева 10 марта был дан специальный вопрос уже Пущину о его предложении Горскому. Пущин отверг показание Бестужева. Тогда 29 марта Следственный комитет устроил очную ставку А. Бестужева с Пущиным, на которой Бестужев подтвердил своё показание от 9 марта, а Пущин отозвался тем, что "не помнит сказанного Бестужеву". На этом следствие по делу Горского было закончено.

Разрядная комиссия Верховного уголовного суда, рассмотрев следственное дело Горского, вынесла следующее определение: "Хотя и ничем не доказано, чтобы Горский участвовал в мятеже и имел пистолет с вредным намерением, но как за сие нарушение правил благоприличия, послужившее поводом к обращению на Горского подозрения, по коему он предан суду, так и за предосудительную званию его бытность в толпе мятежников, комиссия полагает: статского советника Горского, не относя ни к какому разряду, вменить ему в наказание содержание в заключении".

При рассмотрении дела Горского 8 июля 1826 г. в Верховном уголовном суде мнения разделились: 17 членов суда высказались за то, чтобы вменить в наказание Горскому содержание его в заключении, остальные 46 членов суда настаивали на применении к нему различных мер наказания - вплоть до лишения его чинов и дворянства и ссылке в Сибирь. В конечном счёте суд не вынес никакого приговора Горскому, постановив представить всё на усмотрение царя. 10 июля 1826 г. на имя председателя Верховного суда П.В. Лопухина последовал указ Николая I, в котором говорилось, что поскольку Горский "сверх участия в мятеже состоит под судом в Правительствующем Сенате и по другим делам" (о недостатке спирта в Кавказской казённой палате), то "отложить решение о нём до того времени, как дело о нём в Сенате будет окончено, а до тех пор содержать его под стражею". 5 марта 1827 г. Горский по личному распоряжению Николая I прямо из госпиталя был сослан в Берёзов под надзор полиции.

В Берёзове, как участник Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов О.В. Горский пользовался особыми привилегиями. Ему отвели просторную квартиру и даже прикомандировали к нему казака из местной команды, кроме того, ссыльный начал вдруг именовать себя "князем Иосифом Викентьевичем Друцким-Горским, графом на Мыже и Переславле". Но это не спасало его от особо бдительного надзора, хотя позже это было отменено, но требовалось при первом отступлении от правил поведения ссыльного "доносить непременно и немедленно".

Болезни и обманутые ожидания царского снисхождения, да и возраст, более шестидесяти лет, слелали Горского озлобленным и строптивым. Поселённые в Берёзове декабристы И.Ф. Фохт, А.В. Ентальцев и А.И. Черкасов, всячески стремились смягчить невзгоды и характер Горского, старались сблизиться с ним. Но тот воспринял всё в превратном виде, обращения и беседы истолковывал в обидной для себя форме, становился тягостным для товарищей. Они стали избегать Горского, а это вызвало такое его обозление, что он без всякого основания начал мстить Фохту, Ентальцеву и Черкасову и превратил их жизнь в невыносимую пытку своими доносами. Но это было уже потом.

В 1830 г. Горскому удалось выхлопотать за прежнюю боевую службу пенсию в размере 1200 рублей серебром в год. В начале 1831 г. он возбудил ходатайство о переводе из Берёзова, повторяя утверждения о своей невиновности и жаловался на болезненное и несчастное состояние. В апреле 1831 г. ему разрешили перевестись в Тару, где хронически застарелые болезни не исчезли, а раздражительность и нетерпимость усилились. Психическое состояние ссыльного стало ещё более неуравновешенным.

Общение берёзовских декабристов, их обмен мнениями, безусловно, вызывали настороженность подозрительного, надменного и озлобленного Горского. И если он не решился донести начальству о своих подозрениях сразу, то потом, когда его психическая неуравновешенность усилилась, он мстительно припомнил жизнь берёзовских изгнанников и превратил их обмен мнений чуть ли не в заговор, в который они даже хотели вовлечь местное население.

Из клеветнического в целом доноса, который Горский послал начальству из Тары в 1831 г., можно всё же уловить те мысли, которые занимали берёзовских декабристов. Горский доносил, что он слушал "с притворной терпеливостью" их разговоры и вошёл к ним в доверие, что они хотели сделать его единомышленником. "С таким намерением, - писал он, - склонить к преступному образу мыслей обратился ко мне прежде всего Фохт, доказывавший несправедливость правительства и порицавший его!". После этого Горский убеждал местных жителей не допускать к себе Фохта и не слушать слова мятежника.

Возможно, в больной голове Горского сложилось искажённое впечатление о разговорах между декабристами, но беседы, отражающие реальную действительность, конечно, происходили нередко.

Особенно интересна характеристика Черкасова, данная Горским: "Этот человек только дышит республиканским духом и считает, что действия монархического правления - все варварские и тиранские". В доносе Горского особенное озлобление чувствовалось против Ентальцева, которого он назвал "непримиримым врагом правительства и законного порядка". Он обвинял его также в тайных торговых делах, что категорически запрещалось ссыльным.

Все обвинения против берёзовских ссыльных не подтвердились.

Доносами Горского жители Берёзова возмущались, они его называли страшным человеком и его именем пугали детей. Все декабристы, кроме Горского, оставили в Берёзове о себе хорошую память.

На поселении в Таре Горский попал под следствие о "намерении возмутить край с помощью ссыльных поляков", но был оправдан и в конце 1834 г. переведён на жительство в Омск. Там здоровье Горского окончательно расшаталось, и он принялся засыпать Николая I слёзными прошениями о переводе его для лечения на Кавказ. Монарха пронять не удалось и беспокойный старик остался в Омске... умирать. В Омском областном архиве сохранился документ - Отношение шефа жандармов графа Орлова генерал-губернатору Западной Сибири Горчакову с уведомлением об очередном отказе Николая I удовлетворить просьбу ссыльного декабриста Горского.

Милостивый государь, Князь Пётр Дмитриевич!

Вследствие доставленной ко мне вашим сиятельством от 21 июля, за № 1712, просьбы от находящегося в Омске под надзором полиции статского советника Горского об исходатайствовании ему по болезненному его состоянию перемещения в какую-либо из южных губерний, для доставления ему средства пользоваться кавказскими минеральными водами, - покорнейши прошу вас милостивый государь, - приказать объявить г. Горскому, что как на подобное домогательство его в начале сего года, высочайшего соизволения не последовало, то за сим я не осмеливаюсь вновь утруждать государя императора всеподданнейшим докладом по настоящей просьбе.

Примите уверение в совершенном моём почтении и преданности".

Подпись неразборчива...

Ан. Предтеченский. О.В. Горский и его "записка" (по неизданным материалам)//Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 1820 г.г.,Т II, М.:Гос. публ. ист. библ. России, 2008, С. 168-212.

Ан. Предтеченский. О.В. Горский и его "записка".

В пестрой толпе лиц, привлеченных к следствию по делу о декабристах, фигура Горского выделяется ярким пятном. Личность Горского на фоне декабристского движения приобретает необычайно острый колорит, а некоторые его качества делают его до такой степени своеобразным, что трудно подыскать среди декабристов кого-либо, хоть сколько-нибудь похожего на него. Всматриваясь в физиономию Горского, находишь в ней столь неожиданные черты, что невольно задаешься вопросом, каким образом этот человек оказался причастным к делу декабристов и разделил с ними их тяжелую участь. Но как бы велико ни было недоумение, порожденное этим вопросом, участие Горского в деле 14 декабря есть факт. И факт этот, сам по себе не дающий никаких оснований внести что-либо новое в оценку сущности декабристского движения в целом, тем не менее позволяет украсить галерею декабристов еще одним портретом, совершенно исключительным по своей необычайности.

Перед Следственным комитетом Горский предстал в весьма почтенном возрасте - ему было уже 59 лет. В какой мере его предшествовавшая жизнь могла определить такое исключительное событие, как пребывание его в каре восставших войск на Петровской площади? Все, что мы знаем о Горском, не дает ни малейшего основания для того, чтобы логически оправдать его поведение 14 декабря. Это становится совершенно ясным даже при беглом знакомстве с некоторыми фактами его биографии.

Сам Горский выдавал себя за человека весьма знатного происхождения. В копии его послужного списка, находящейся в его следственном деле, в графе «из какого звания происходят», значится: «Из дворян польских, грабя или граф (hrabia по-польски - граф)». В ответ на запрос Следственного комитета о том, не состоит ли имущество Горского в залоге, он писал (28 мая 1826 г.): «При разделении бывшего королевства Польского в 1794 г. все имение отца моего, братьев и мое, приносившее годового дохода более двухсот тысяч голландских червонцев, по забрании нас генералом Ферзиным под арест, забрано в казну российского, австрийского и прусского государств, кое значится в документах, забранных у меня и находящихся ныне в оном комитете, и потому нигде в закладе не состоит». В прошении на имя комитета от 4 февраля 1826 г. Горский просит отдать его дочери все взятые у него при аресте бумаги, в числе которых он упоминает «крепостные акты всего рода нашего князей Друцких-Горских графов на Мыже и Преславле с 1466 г. по настоящее время». Позднее Горский во многих обращениях к Следственному комитету, в письмах к дочери и всякого рода прошениях, писанных уже из Сибири, постоянно подписывается пышным титулом: «князь Друцкий-Горский, граф на Мыже и Преславле».

Однако III отделение располагало, видимо, иными сведениями о происхождении Горского. В справке, составленной Бенкендорфом для Дибича 31 января 1827 г., читаем: «Никто не знает даже о его происхождении. Сперва он объявил себя графом... После того Горский производил себя из Горских князей и хлопотал о сем в Сенате... Для поляков сие знаменитое происхождение Горского вовсе непонятно, ибо в Белоруссии никогда не было ни графской, ни княжеской, ни даже дворянской фамилии Горских, а есть дворяне Горские в Литве, которые не признают своим подсудимого Горского. Общий слух носится, что он сын мещанина из местечка Бялыничь в Белоруссии, но верного ничего нет»... В том же 1827 г., уже после ссылки Горского, тобольский гражданский губернатор Д. Н. Бантыш-Каменский запрашивал III отделение, можно ли разрешить Горскому называться князь Друцкий-Горский, граф на Мыже и Преславле. На этом запросе имеется резолюция Бенкендорфа: «Присвоение Горским себе разных званий и титулов заставляет заключить, что он помешан в уме и потому следует иметь за ним ближайшее наблюдение». Тогда же, по приказанию Бенкендорфа, Бантыш-Каменский предложил Горскому дать подписку в том, что он в своих официальных письмах не будет подписываться не принадлежащим ему титулом. В ответ на требование о подписке Горский написал длиннейшее письмо от 1 февраля 1828 г. на имя Бантыш-Каменского, где всячески доказывал свое право на княжеский и графский титул. Он ссылался на постановление Дворянского депутатского собрания Белорусско-Витебской губ. о внесении его в дворянскую родословную книгу под фамилией князя Друцкого-Горского, графа на Мыже и Преславле. По его словам, копия родословной книги и родословная поколенная роспись отосланы в Департамент герольдии, в чем можно убедиться, наведя соответствующие справки. В этом же письме он дает любопытное объяснение того, почему в послужном списке он именуется просто Горским. Оказывается, что переводчик Военной коллегии ошибся, переведя польские документы Горского на русский язык при приеме его на службу. В послужной список, говорит Горский, была внесена «только половина моей фамилии, без надлежащего перевода на, русский диалект». Исправить эту ошибку он сразу не мог, «находясь в летах и за границей», и только позднее, собрав все нужные документы, получил от Дворянского депутатского собрания Витебской губ. грамоту, удостоверяющую его княжеское и графское достоинство .

Письмо Горского не произвело никакого впечатления, и его по-прежнему во всех официальных бумагах продолжали называть про¬сто Горским без всяких титулов. Он хлопотал, протестовал, спорил, добился, наконец, того, что в 1838 г. Витебское дворянское собрание прислало ему в Сибирь документы о его княжеском и графском достоинстве. Однако и после этого Горский не получил официального признания своего сиятельного происхождения. В 1851 г., уже после смерти Горского, III отделение, составляя справку о нем, писало: «...Последовало ли судебное определение о признании в княжеском достоинстве (Горского) - в III отделении неизвестно».

Кто же был Горский в действительности - потомок ли Рюрика, или мещанин из Белоруссии? Блестящий ли представитель польской аристократии, или не совсем ловкий самозванец? Разрешить эту загадку тем более необходимо, что в литературе Горский иногда фигурирует под именем Друцкого-Горского, напр., у А. И. Дмитриева-Мамонова в его «Декабристы в Западной Сибири», в заметке о князьях Друцких-Горских в 21-м томе Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (ст. изд.). В настоящее время ответить на эти вопросы можно совершенно точно. В книге L. Wolff a «Kniaziewie Litewsko-Ruscy» (Warszawa, 1895) на с. 135-149 и 657-658 рассказана вся история претензий Горско¬го на княжеский титул. Потомство князей Друцких-Горских угасло во второй четверти XVIII в. в лице Михаила-Антона - сына Федора-Карла Брат Федора-Карла Иероним во время войны 1656 г. перешел на сторону Москвы, после чего имения его были конфискованы, о дальнейшей же судьбе его известий не сохранилось. Этим-то обстоятельством и воспользовался Горский. В 1825 г. он представил в Департамент герольдии ряд документов, устанавливающих его происхождение от Иеронима. Герольдия признала его право на княжеский титул, но общее собрание Сената не утвердило постановления герольдии по соображениям формального порядка: Горский представил свое ходатайство не через Дворянское депутатское собрание, как это требовалось по закону, а непосредственно от себя. Правильность же представленных документов, видимо, ни в ком не вызывала сомнений. Но Вольф, подвергнув их тщательному анализу, пришел к категорическому заключению, что Горский некоторые документы сфабриковал. Подлинное его происхождение источниками польской и русской генеалогической литературы не устанавливается. Итак, Горский - несомненный самозванец. В 1825 г. он ввел в заблуждение Департамент герольдии. Такому же обману поддалось и Витебское дворянское депутатское собрание, выдавшее Горскому грамоту на княжеское достоинство и приславшее ему такую же грамоту в Сибирь в 1838 г. После 1838 г. Горский, однако, не возбуждал никаких ходатайств перед Департаментом герольдии - в архиве Департамента герольдии нет никаких следов - новых претензий Горского (дело о нем 1825 г. сохранилось). Видимо, он понял безнадежность своих попыток. Но в удовольствии именоваться князем и графом он отказать себе не мог, продолжая до конца жизни подписываться столь полюбившемся ему титулом. Настоящее же происхождение его остается невыясненным.

Вполне достоверными сведениями о жизни Горского мы располагаем лишь с момента поступления его на военную службу. Копия его послужного списка, сохранившаяся в его следственном деле, позволяет установить, что он начал службу в 1804 г. юнкером во 2-м конно-артиллерийском батальоне. Участвовал в походах 1805-1807 гг. В 1807 г. произведен в подпоручики, а в 1811 г.- в поручики. Отечественная война, застав его в этом чине, дала ему возможность быстро выдвинуться. Во время войны он отличился во многих сражениях, получал ордена, золотое оружие, высочайшее благоволение, был несколько раз ранен и в 1816 г. имел уже чин полковника. Через два года Горский вышел в отставку вследствие ранений, с мундиром и пенсией в размере полного жалованья. В том же году определен в Департамент разных податей и сборов, а в 1819 г. назначен кавказским вице-губернатором и произведен в статские советники. Служба Горского на Кавказе продолжалась недолго: в 1822 г. был уволен по прошению от занимаемой должности «для определения к другим делам», и с тех пор вплоть до своего ареста нигде не служил, живя в Петербурге. Увольнение его от службы на Кавказе произошло, как он пишет в своей записке, в связи с «несправедливым действием разных лиц Министерства финансов». Это глухое указание расшифровывается, однако, по некоторым документам с достаточной ясностью. В следственном деле Горского имеется справка о том, что в I департаменте Сената рассматривается его жалоба по поводу «взятия имущества жены и детей Горского на 60 тыс. р. в обеспечение признаваемого им несправедливым недостатка казенного спирта в Кавказской губ., якобы последовавшего за бытность его вице-губернатором». Надо полагать, что не что иное, как это обстоятельство, принудило Горского выйти в отставку .

Уволенный в 1822 г., хотя и по прошению, но с репутацией, несомненно, сильно запачканной темной историей с кавказским спиртом, Горский поселился в Петербурге. Здесь, оставаясь не у дел, он проводил время в хлопотах по своим тяжебным делам с казной и частными лицами, хлопотал о признании его в княжеском и графском достоинстве, устраивал свои запутанные семейные дела (о них речь будет ниже), да лечился от многочисленных ран и недугов - последствий ран и контузий. В показании Следственному комитету от 21 декабря 1825 г. он перечисляет своих петербургских знакомых. В числе их названы следующие лица: сенатор Безродный, действительный статский советник Тельнов, статский советник Свиньин, статс-секретарь Марченко, камергер бывшего польского двора Янчевский и т. д. Среди них особенного внимания заслуживает последний, так как его Горский называет своим «хорошим приятелем», тогда как с другими он, по его словам, короткого знакомства не имел. В упомянутой выше справке III отделения, составленной Бенкендорфом для Дибича, Янчевский характеризуется не очень лестно. Он, «попав пронырством в маршалы, промышлял выдаванием свидетельств дворянства из депутатского собрания, а ныне занимается в Петербурге ходатайством по чужим делам, разорившись на спекуляциях». Так, в постоянных хлопотах и тяжбах, да в редких встречах с немногочисленными знакомыми, среди которых подозрительная фигура Янчевского находилась в не менее подозрительной близости к Горскому, проходили его дни в Петербурге, пока он волей случая не оказался в каземате Петро¬павловской крепости.

Столь же темным, как и происхождение Горского, представляется вопрос об источниках его средств к существованию. По его собственным словам, он жил на средства приданого своих жен. В письме к дочери Ольге от 1 ноября 1827 г. из Сибири он пишет, что на все вопросы о его делах она и ее брат должны отвечать, что «никаких дел и ни о чем не знаете, кроме того, что завсегда слыхали от меня, что от покойной матери вашей, урожденной баронессы Елизаветы Мирбах, осталось значительное имение, которое я прожил». В показании Следственному комитету от 24 января 1826 г. Горский сообщает, что за время своей военной службы формировал и снабжал находившиеся под его командованием части, на что «издерживал собственность покойных жен своих». Наконец, в письме, адресованном в Москву к жене Елене Мартыновне, урожденной Лоске, от 4 мая 1827 г., он предлагает ей обратиться к правительству с просьбой о помощи и дает совет написать, «что я взял с тобою приданого 3 млн 200 тыс.». Так Горский объяснял источник своих средств в показаниях комитету и письмах из Сибири. Н. В. Басаргину он рассказывал уже другое. «Фамилия наша,- говорил ему Горский,- в Польше пользовалась большим значением... Мы имели в Польше большие имения, по которым и теперь продолжаются у меня процессы. В дошедшей мне в разное время движимости... заключалось более 6 млн р. ассигнациями» .

Нужно думать, однако, что все это было ложью. В справке III отделения о Горском читаем: «В деньгах он никогда не нуждался, никогда не занимал, напротив того, жил пристойно, и все уверяют, что будто у него большие деньги в ломбарде, нажитые разными пронырствами и злоупотреблениями». По всем признакам эти сведения вполне совпадали с действительностью. В Петербурге Горский приобрел себе репутацию ростовщика. И. Д. Якушкин в своей записке от 14 декабря пишет: «Граф Граббе-Горский, поляк с Георгиевским крестом, когда-то лихой артиллерист, потом вице-губернатор, а в это время, находясь в отставке, был известен как отъявленный ростовщик» . То, что Горский занимался ростовщичеством, подтверждается и другими источниками. В следственном его деле находится справка о том, что в числе тяжебных его дел имеется тяжба «по заемным письмам на 25 тыс. р... с некиим евреем Михаилом Григорьевичем Ролелем, с коллежской асессоршей Прасковьей Жеребцовой и с ген.-лейт. Иваном Петровичем Пущиным». В завещании, составленном в 1847 г., Горский пишет о заемных письмах, данных ему еще в 1822 г. помещиком Киевской губ. А. Орловым на сумму около 200 тыс. р., право иска по этим письмам он завещает своим детям. Как видно, III отделение, собирая справки о Горском, не погрешило против истины, говоря о его «пронырствах».

Остается сказать о семейных делах Горского, столь же запутанных и темных, как и вся его жизнь. По послужному списку 1821 г. Горский показан вдовым. Но в прошении в Следственный комитет от 24 января 1826 г. он пишет о своей больной жене, живущей в Москве, и просит ей исходатайствовать хотя бы тысячу рублей ввиду отсутствия у нее всяких средств. Деньги он просит отправить на имя Елены Мартыновны Горской, урожденной графини Лоске, причем указывает даже ее подробный адрес. Следовательно, Е. М. Лоске была его второй женой. Но в новой справке, составленной Бенкендорфом для Дибича 1 октября 1827 г., читаем: «В Петербург приехала графиня Подосская, находящаяся в крайней бедности. Она рассказывает следующее. Государственный преступник Граббе-Горский, будучи в тех местах, где она имела имение, предложил ей вступить с ним в замужество, на что она и согласилась. Горский принудил ее перед браком записать себе сумму 30 тыс. руб. серебром, которую Подосская имела у графа Ворцеля. Горский объяснил, что он лютеранской веры (что оказалось несправедливым), и повез ее венчаться к каменецкому пастору, который и благословил их... Он жил некоторое время с Подосскои в Москве, а потом, отослав ее в Подольскую губ., поехал в Петербург и писал к ней письма, а иногда присылал ей денег. Брака никогда не признавал, а иногда называл женой Подосскую... Она показывает письма Горского и просит помощи, но писем нельзя привести к делу, ибо они написаны бесстыдными выражениями». Об этой Подосскои Горский пишет в письме к дочери Ольге из Сибири от 1 ноября 1827 г.: «Ты жалуешься на гнусные с тобой поступки Подосскои, злой этой фурии. Я тебе писал уже, чтобы ты просто выгнала ее из своей квартиры, не дозволяя никакого права на мои вещи, как вовсе посторонней и чужой женщине. Она мне не жена и тебе не мачеха. Что ты устрашилась ее угроз и собачьей брехни?» Таким образом, оказывается, что вдовец Горский имел двух жен, из которых с одной он разыграл комедию венчания.

Ко времени своего ареста Горский порвал всякие связи с обеими своими женами. Он жил с дочерью Ольгой, к которой, как это можно заключить из его личной и официальной переписки, питал весьма нежную привязанность. «Милый друг души моей, любезнейшая дочь»,- так обращается Горский к ней в своих письмах. В прошениях на имя Следственного комитета он постоянно напоминает о своей юной больной дочери, которая без него угаснет, «как утренний цвет», умоляет оказать ей какую-либо помощь, просит разрешения видеться с ней, словом, проявляет самую трогательную заботливость. 21 декабря 1825 г. в крепости Горский написал завещание, в котором между прочим есть такие любопытные строки: «Укрепи ты, Господи, душу и сердце слабой и юной девы - дочери моей Ольги... Услыши моление тебе мое, укрепи ее силы, она мне была покорная дочь и друг... Она мне одна отрада в горестях и утешение в радости». «Все, что только я имею,- пишет далее Горский,- вещи, деньги, претензии за казной и в долгах у частных людей,- все отдаю и предоставляю в полное распоряжение дочери моей Ольге... Никто из детей моих и родных, близких и дальних, не имеет права требовать от нее чего-либо. Ей я предоставляю, надеясь на ее ангельскую душу, и завсегда виденное мною в ней детское повиновение...» Позднее, из крепости Горский выдал ей доверенность на управление всеми его делами. В письме к ней из Сибири от 1 ноября 1827 г. он просит ее приехать к нему, так как чувствует себя очень одиноким и несчастным. Когда Горская,- она не вняла просьбам отца и осталась в России,- вышла замуж за прапорщика Московского полка Кузьмина, Горский был очень опечален и написал ей письмо, в котором выражал недовольство по поводу того, что она вышла замуж без его позволения. С тех пор связь между ними оборвалась, но Горский не терял надежды восстановить ее вновь. Во всеподданнейшем докладе Бенкендорфа от 25 августа 1831 г. читаем: «Из переписки государственных преступников явствует, что жена Ентальцева, веря рассказам Горского, принимала в нем искреннее участие и просила своих родственников отыскать его дочь и доставить о ней известие несчастному отцу, который находится в отчаянии, не получая никакой от нее вести».

Но оказалось, что Горский, выдавая Ольгу за свою дочь, самым беззастенчивым образом лгал. Первой разоблачительницей этой лжи явилась Подосская. «Она объявляет,- читаем мы в справке, написанной Бенкендорфом 1 октября 1827 г.,- что девица, которая называет себя дочерью Граббе-Горского, есть его любовница, белорусская шляхтенка Иозефина Каверская». Эти сведения подтвердились. В рапорте петербургского военного генерал-губернатора Голенищева-Кутузова главнокомандующему в Петербурге и Кронштадте от 30 апреля 1828 г. о «мнимой дочери» Горского (ею заинтересовался Николай, и Бенкендорф поручил собрать о ней справки) сообщалось: «Сколько известно, она не дочь Горского, а, должно быть, шляхтенка Каверская, родом из Могилева, взятая Горским в малолетстве. Впоследствии находилась с ним несколько лет в любовной связи». Каверская (или, как она иногда именуется, Конверская) была в действительности племянницей Горского - дочерью его сестры Екатерины Викентьевны, которая вышла за¬муж за перекреста Конверского, жившего в местечке Толочине Могилевской губ., и занимавшегося «фельдшерским мастерством». В своем завещании, писанном в Сибири, Горский сам признает, что Ольга не его дочь, и делает это с беззастенчивостью, поистине безграничной. Он пишет: «...Обязательства (речь идет о заемных письмах Пущина и Жеребцовой.- Ан. П.) без всякого права и без учиненной мною надписи на квартире моей после заарестования меня находившаяся девица Элеонора Павлова дочь Конверская, что ныне поручица Кузьмина, несправедливо назвав себя моей дочерью... заемные обязательства покойного сенатора Ивана Пущина продала чиновнику особых поручений, состоявшему при с.-петербургском генерал-губернаторе, Семенову, за 10 тыс. р.».

Если ко всему этому прибавить, что, по сведениям III отделения, Горский «содержал несколько (именно трех) крестьянок, купленных им в Подольской губернии», что «гнусный разврат и дурное обхождение заставили несчастных девок бежать от него и искать защиты у правительства, но дело замяли у графа Милорадовича», то станет ясно, насколько сложны были домашние дела у Горского и как много энергии пришлось ему, вероятно, тратить на то, чтобы улаживать неизбежные недоразумения, связанные со столь запутанной семейной обстановкой.

В своих первых письмах и показаниях Горский не раз говорил не только о дочери, но и о детях, которые будто бы находятся в различных иногородних пансионах. Но из дальнейшей его переписки выясняется, что, говоря о детях, он имел в виду только двух лиц: дочь Ольгу и сына Адольфа-Адама, живших вместе с ним в Петербурге. О других детях он больше нигде ни словом не упомянул. Ряд документов, исходящих от III отделения, заставляет предположить, что Адольф не был в действительности сыном Горского. По всем данным, Адольф был братом Э. П. Конверской, т. е. приходился Горскому племянником. Таким образом, у Горского детей не было. Косвенным подтверждением этого может служить копия послужного списка Горского, находящаяся в его делах, где в графе о семейном положении написано: «женат, детей имеет», но между двумя последними словами ясно видны следы подчистки и проведена черта. Совершенно очевидно, что вначале было написано «детей не имеет». Этот подлог Горский совершил, видимо, в 1825 г., когда он хлопотал о приеме Адольфа в Институт инженеров путей сообщения, зная, что сын Конверского туда принят быть не может.

Таковы те немногие, но весьма колоритные данные о жизни Горского до 1825 г., которыми мы располагаем в настоящее время. Какое же представление можно составить о нем, если подвести итоги всему тому, что было сказано до сих пор? Человек темного происхождения, проворовавшийся вице-губернатор, ростовщик по роду своих занятий, лжец, ни одному слову которого нельзя верить, крайне нечистоплотный и неразборчивый в своих личных отношениях,- таким представляется Горский ко времени своего выступления на Петровской площади. Мелкое тщеславие, погоня за наживой, удовлетворение не весьма высокого порядка страстей - таковы были стимулы его жизненной деятельности. В этом ограниченном круге его стремлений невозможно уловить ни малейшего намека на интересы общественного порядка, даже на простое любопытство к такого рода вопросам. И тот факт, что он принял участие в событиях 14 декабря, хотя бы самое мимолетное, не может быть связан ни с чем, что было воспринято им во всю его предшествовавшую жизнь. Пребывание Горского в каре мятежников, его разговоры с толпой, уверения, что он рад умереть за Константина,- все это носит характер какой-то импровизации, объяснить которую вряд ли мог бы он сам и которую, может быть, справедливее всего было бы приписать его вконец расстроенной нервной системе после получения ран и жестокой контузии. Для самих декабристов появление среди них Горского было непонятно. Так, напр., Якушкин пишет: «Он не принадлежал к тайному обществу и даже ни с кем из членов не был близок. Проходя через площадь после присяги в мундире и шляпе с плюмажем, по врожденной ли удали, или по какому особенному ощущению в эту минуту, он стал проповедовать толпе и возбуждать ее...» В показаниях и рассказах других декабристов звучало такое же недоумение. Его суждено, видимо, разделить всякому, знакомящемуся с основными моментами биографии Горского, если рассматривать его как вполне здорового и уравновешенного человека. Что же делал Горский на Петровской площади, и как он попал туда?

В своей записке Горский рассказывает, что, получив 13 декабря приглашение на заседание «печальной комиссии», он отправился утром на следующий день во дворец и узнал там от герцога Вюртем-бергского об отмене заседания. В показаниях от 21 декабря Горский пишет, что, выйдя из дому в первом часу, пришел к площади «супротив Адмиралтейства». Увидев проходящие войска, направился во дворец. В подъезде дворца оставался около получаса и ушел только после того, как вышедший вместе с герцогом Вюртембергским его дежурный штаб-офицер полковник Воронцов поздравил его с восшествием на престол Николая Павловича. Поняв, что сегодня по этому случаю заседания не будет, Горский ушел из дворца. Нельзя не отметить мелкой лжи Горского: в записке он пишет, что говорил с самим герцогом. Этого не могло быть по той простой причине, что Горский не знал французского языка: в одном из своих показаний на вопрос Следственного комитета о том, каким образом он познакомился с Александром Бестужевым, Горский отвечал, что приехал к герцогу Вюртембергскому хлопотать о принятии своего сына в Институт путей сообщения, причем адъютант герцога Бестужев взял на себя роль переводчика. Конечно, подчеркиванием своего личного знакомства со столь высокопоставленным лицом, как герцог Вюртембергский, Горский хотел придать себе больше веса и заставить поверить своему, как увидим дальше, лживому рассказу.

В показании от 21 декабря Горский сообщает, что, направившись к Сенату, он видел много бегущих от Сената людей с криками, «что войска бунтуют и что чернь к ним пристала и бросает поленьями в жандармов и полицейских и нападает на проходящих людей». «Устрашась сего смятения», Горский пошел домой. Дома он «рассудил, что чернь на чиновника не бросится, если быть в мундире». «Для того,- рассказывает он далее,- я оделся в мундир и нашел треугольную шляпу, а на случай дерзости от черни я рассудил последовать общему совету чиновников бежавших - запастись пистолетом, хотя незаряженным...» Поэтому Горский приказал своему человеку отыскать пистолет, положил его незаряженным в карман и пошел на Дворцовую площадь, сопровождаемый человеком, которого он взял с собой для защиты от толпы. Около дома губернского правления он приказал человеку ждать его, а сам пытался пройти к забору Исаакиевской церкви, но был остановлен полицеймейстером Чихачевым, объявившим ему, что «не велено никого пускать быть вблизости войск». Однако он, «слыша беспрестанный крик и бросанье поленьев из толпы, находящейся между монументом и церковным забором... увлечен был любопытством узнать, кто главный распорядитель той толпы и кто причиной столь дерзкого поступка». Сойдя со своего места, он очутился около каре. Тут Горский спросил солдат о причине их волнения, но в это самое время к нему подбежал какой-то незнакомый офицер, направил на него шпагу и, грозя заколоть, кричал: «Ты шпион, что тебе надобно?» Горский объяснил, что он только из любопытства спросил у солдат, почему построено каре. Тогда офицер, успокоившись, рассказал ему о том, что солдаты хотят видеть Константина Павловича, задержанного на второй станции от Нарвы. После этого Горский обошел толпу и остановился около Сената, где простоял с четверть часа, «удивляясь неслыханной дерзости толпы». Оттуда он хотел пройти к дому губернского правления, но около Манежа подвергся нападению двух мужиков, которые приняли его за полицейского и спрашивали, за кого он. Мужики, к которым присоединились еще и другие, ухватили его за полы сюртука и кричали: «Полицейский! Пожарный!» Тогда Горский вытащил из кармана пистолет. Увидев пистолет, толпа разбежалась, а сам он с пистолетом в руках бросился к Сенату. Спрятав пистолет, Горский прошел к Исаакиевскому мосту, оттуда - на бульвар. Здесь он встретил чиновника Департамента податей и сборов графа Платтера, с которым они вместе удивлялись «дерзости и бесчеловечию виновника, бунтующего легковерных солдат, подвергающих оных ответственности». Услышав ружейную стрельбу и боясь того, что его дочь, оставаясь одна в квартире, может перепугаться выстрелов, Горский пошел домой. «Это было время, кажется, в исходе четвертого часа, и когда был уже на Каменном мосту, то услышал и пушечные выстрелы». Дома Горский оставался до семи или восьми часов вечера. «Любопытствуя, чем кончилось сопротивление бунтовавших солдат», он снова отправился на площадь, «но, опасаясь по ночному времени, дабы чернь, будучи смела, не напала бы опять», захватил с собой уже заряженный пистолет. Не увидев на площади ничего, кроме войск и толпы, которую «стали гнать и давить», Горский вернулся домой, напился чаю и спокойно лег спать, положив под голову пистолет. Так проспал он до второго часу, пока полицеймейстер Чихачев не приехал за ним.

Тот же рассказ Горский повторил в письме А. Я. Сукину, написанном на следующий день, т. е. 22 декабря. В этом письме, наполненном длиннейшими уверениями в том, что он никак не может быть причислен к числу бунтовщиков или сообщников мятежных войск, что он преданнейший слуга своего государя, что вся его военная служба и участие в войнах могут служить лучшим доказательством его верноподданнических чувств, в этом письме он еще раз повторил все написанное им накануне. Между прочим, он роняет такую фразу: «Если бы не было столь необыкновенного смятения и страха в городе, происшедшего от сего бунта, опасаясь более всего неукротимой черни, тогда бы я не воротился домой переодеться в мундир и не взял бы для безопасности пистолета, хотя не заряженного, а оставался зрителем спокойным, в прежнем одеянии». Видимо, Горский не сообразил того, что Следственный комитет мог совершенно правильно заключить, что наилучший способ обезопасить себя от выходок толпы - это оставаться дома, а не возвращаться на площадь, хотя бы и в мундире и с пистолетом. В ответах на вопросные пункты Следственного комитета и в показании от 24 января 1826 г. (больше Горский показаний не давал) он придерживается той же версии относительно появления у него пистолета и в изложении других подробностей своего пребывания на Петровской площади не отступает в общем от показания 21 декабря, за исключением некоторых, совершенно незначительных мелочей. Только в своем первом показании в ночь с 14 на 15 декабря на вопрос: «На вас есть доказательства, что при колонне позади находились, имея в руках пистолеты, кои, зарядив, передавали людям»,- Горский ответил: «Пистолета в руках не имел, не заряжал и никому не передавал. Признаюсь, что сегодня имел на себе пис¬толет в кармане, выходя из дому в 7 часов вечера». Но в показании от 21 декабря он уже исправляет эту свою ложь, говоря, что был и днем на площади с пистолетом, причем для того, чтобы объяснить такое несходство показаний, ссылается на то, что во дворце «находился от испугу в совершенном беспамятстве» и не помнит, какие давал ответы .

Все эти объяснения Горского значительно расходятся с тем, что изложено им в записке. В ней он же скрывает, что признался Левашеву в том, что имел пистолет, но тут же заявляет, что это признание было вынужденным. В следующем показании он, желая вывернуться, объяснил историю с пистолетом страхом перед толпой и «таким образом ложь подтвердил ложью». Совершенно очевидно, что истине соответствуют его показания, а не записка. Объяснять свое первое показание страхом и растерянностью, как это делает Горский в записке, явно неправдоподобно, так как в следующих показаниях Горский не только не опровергал сделанного им признания, но сообщал о более серьезных вещах. Сводить все к своему болезненному состоянию - также нелепо, ибо в показаниях из крепости, успокоившись и придя в себя, он точно, обстоятельно, стараясь не упустить ни малейшей подробности, передает всю историю с пистолетом. Итак, в значительной части своей записки Горский явно лжет. Но это далеко не значит, что во всех других подробностях его записка отражает лишь одну истину. Как увидим дальше, о весьма многих событиях, не менее важных, чем история с пистолетом, он или снова лжет, или умалчивает, видимо, не найдя способа представить их в выгодном для себя освещении. В записке рассказывается об утверждении И. И. Пущина, что на площади Горский спрашивал у него пороха, чтобы зарядить пистолет. Этот эпизод Пущин при своем первом допросе 17 декабря изложил так: «В то время подходили многие незнакомые... между коими более всех для меня был заметен высокий мужчина (на поле пометка карандашом «NB», ниже написано «Горский».- Ан. П.) с плюмажем на шляпе, Георгиевским крестом и подвязанной рукой. Сей последний спрашивал у меня пороха, говоря, что у него есть пистолет» . В вопросных пунктах Горскому, предложенных ему 28 декабря, есть такой вопрос: «Для чего просили вы пороха у коллежского асессора Пущина, говоря, что у вас есть пистолет, ибо показания ваши весьма невероятны, чтобы заряжали оный от страха возмутителей, когда и самый порох и брали от них?» На этот вопрос Горский ответил полным отрицанием. Пороха он не просил, с Пущиным вообще не разговаривал, «и хотя около трех лет, как я с ним знаком,- пишет Горский,- но в этой толпе совсем не узнал его, и что он учинил сей извет на меня, то, полагаю, из негодования по домашним ко мне личностям...» 9 марта 1826 г. Пущину Следственным комитетом был задан вопрос по поводу «участия, какое принимал статский советник Горский в неустройстве, происходившем 14 декабря на Петровской площади». В своем ответе он еще раз подтвердил, что Горский просил у него пороха. Можно бы¬ло бы предположить, что Пущин ошибся, что он спутал Горского с кем-нибудь другим, если бы Горский не выдал сам себя своим неловким объяснением «извета» Пущина. Горский высказал предположение, что Пущин своим утверждением мстил ему за то, что он требовал от отца Пущина уплаты долга (так Горский объясняет дело в записке и в показаниях). Но если действительно Пущин собирался разделаться с кредитором своего отца, то проще всего было бы ему назвать Горского при своем первом допросе, когда он говорил о «высоком мужчине», просившем у него пороху, однако он даже не знал его имени. Следовательно, стремление Горского объяснить личными счетами утверждение Пущина, что Горский просил у него пороха, надо категорически отвергнуть . Горский несомненно наклеветал на Пущина, и эта клевета заставляет отнестись с сильным подозрением к правильности отрицаний Горского. Надо полагать, что пороха у Пущина он действительно просил.

В записке Горский совершенно умолчал о некоторых подробностях своего поведения 14 декабря, о которых мы узнаем из показаний А. Бестужева и Сутгофа. А. Бестужев 29 декабря показал: «О том, принадлежал ли статский советник Горский обществу, никогда не слыхал. Видел его прежде этого однажды у Е. К. В. герцога Вюртембергского, куда приезжал он просить об определении детей. Потом я увидел его на площади, где он, со слезами меня обнимая, говорил, что он рад душу свою положить за Константина Павловича. Иван Пущин предлагал ему принять команду, но он отказался, говоря, что фрунтом никогда не командовал, и я долго видел его, ходящего около каре». 9 марта 1826 г., на вопрос Следственного комитета о Горском, Бестужев отвечал, что «Горский был в каре с самого начала и оставался не более полутора часов, по крайней мере я после сего времени его не видел. К черни не об¬ращался, но, кажется, солдатам говорил, что он рад умереть за Константина Павловича, только вооруженным его не видел, да, кажется, имел правую руку на перевязке - ему невозможно было действовать оружием. Вообще, как скоро он отказался на предложение Пущина командовать каре, я не обращал на него внимания, и действия его ограничивались тем, что он ходил внутри и около каре, хваля цесаревича. Ни в кого не стрелял». На заседании Следственного комитета 30 декабря Сутгоф уличил Горского в том, что тот на площади был со шпагой в руках, «однако Горский в держании шпаги в руках не признался». 9 марта 1826 г. Сутгоф показал, что Горский говорил с солдатами Московского полка, но о чем - он не слышал. «С народом (Горский) кричал «Ура». Огнестрельного оружия в руках не имел, шпагу, кажется мне, имел он обнаженную». В этот же день были допрошены по поводу поведения Горского и другие декабристы. Каховский показал, что он Горского не знает и никогда не видел. На площади он заметил, что какой-то человек в шляпе с плюмажем, с перевязанной рукой был около каре. «Он ни с кем не говорил и не входил в каре... В положении, в котором мы тогда находились, легко можно представить, мог ли я много заниматься, по-видимому, посторонним человеком, тем более, он был очень недолго на площади». Оболенский, Глебов и Рылеев показали, что они не имеют никакого понятия о Горском.

Следственный комитет из всех этих показаний более всего заинтересовался тем, предлагал ли Пущин Горскому командовать каре, как это утверждал А. Бестужев. 10 марта 1826 г. Пущин был допрошен еще раз и показал: «Все, что знаю о г-не Горском, я уже объяснил. Насчет же показываемого Александром Бестужевым, мне истинно неизвестно: было ли ему сделано вышеизъясненное предложение и точно ли он от оного отказался». 29 марта Бестужеву с Пущиным была дана очная ставка, на которой Пущин заявил, что «он совершенно не помнит показанного Бестужевым обстоятельства, а потому не может согласиться с показанием, на него сделанным». Бестужев продолжал настаивать на своем показании.

В распоряжении Следственного комитета имелось еще одно показание, сделанное камергером польского двора Янчевским. Янчевский на допросе, снятом с него Левашевым (даты допроса нет), сообщил: «Некто Кожуховский (служил в Коллегии иностранных дел) говорил, что на площади г-н Горский, принимал участие в беспорядке, поощрял народ, находящийся на оной» .

Чтобы исчерпать все имеющиеся в нашем распоряжении данные о поведении Горского на Петровской площади, остается привести еще несколько свидетельств. В своем рассказе о 14 декабря Якушкин пишет: «(Горский) стал проповедывать толпе и возбуж¬дать ее, толпа его слушала и готова была ему повиноваться... Народ, возбужденный Граббе-Горским, разобрал дрова, сложенные у Исаакиевского собора, и принял корпусного командира (Воинова) в поленья». Розен передает, что Горский «показывался на Сенатской площади посреди каре восставших рот в парадной форме, в шляпе с плюмажем» . А. Беляев пишет в своих воспоминаниях, что на площадь в числе других лиц - Корниловича, Глебова, Оболенского, Пущина, Бестужева - явился «какой-то с плюмажем на шляпе Горский»" .

Какой же вывод можно сделать на основании всех этих не всегда совпадающих между собой показаний и свидетельств? Прежде всего, можно считать установленным, что Горский пробыл на площади довольно продолжительное время: очень многие, даже совер¬шенно не знавшие его, хорошо запомнили высокую фигуру старика в шляпе с плюмажем. В этом отношении весьма интересны следую¬щие строки из письма Николая Константину Павловичу от 14 декабря 1825 г. в 11 часов вечера: «Мне только что доложили, что к этой шайке принадлежит некий Горсткин, вице-губернатор, уволенный с Кавказа...» Очевидно, Горский был очень заметен, если о нем сообщили императору уже через несколько часов после конца всех событий. Далее, Горский оставался на площади далеко небезучастным зрителем, а принимал во всем происшедшем активное участие. Это участие выразилось в речах, обращенных к солдатам и толпе. К сожалению, нельзя установить точно их содержания, но по всем признакам оно отнюдь не было проникнуто верноподданническим духом. Утверждения А. Бестужева, Сутгофа, Якушкина и показания Янчевского не оставляют никакого сомнения в активности поведения Горского на площади. Возможно даже, что Пущин действительно предлагал ему командовать фронтом: категорические уверения А. Бестужева при весьма нетвердом отрицании Пущина заставляют этому поверить. Что же касается свидетельства Сутгофа, что Горский был вооружен, оно, вероятно, не соответствовало действительности, так как в этом своем показании, выраженном в отнюдь не уверенной форме, Сутгоф остался одинок.

Еще одна интересная подробность, заслуживающая быть отмеченной. Горский в своем показании от 21 декабря говорит, что, вернувшись с площади домой во второй раз, он напился около 11 часов чаю, лег спать и спал «до второго часу». «Если бы,- пишет он,- чувствовал за собой по сему делу малейшую вину, то, верно, не остался бы дома и не спал спокойно, что все учинено мною, как никогда и в мысль не приходило, чтобы я кем мог быть по умыслу или по ошибке причтенным к толпе не повиновавшихся бунтовщиков». Эти строки отмечены NB. Они, видимо, произвели некоторое впечатление, так как в сводке показаний Горского, составленной Боровковым (на ней имеется помета: «Читано 5 января 1826 г.»), упоминается об этом доказательстве Горского своей невинности. Но мы имеем совершенно точное указание времени привоза Горского во дворец. Николай в упомянутом выше письме Константину Павловичу пишет: «В 12 V 2 ночи. Горсткин в наших руках и сейчас будет подвергнут допросу». Таким образом, если Горский около 11 часов пил чай, а через полтора часа Николай уже писал о его привозе во дворец, то, очевидно, спать ему не пришлось. Так, подыскивая доказательства своей непричастности к событиям дня, Горский сообщил заведомую ложь в полной уверенности, что она останется нераскрытой, так как в суматохе ночи с 14 на 15 декабря было не до того, чтобы точно отмечать время прибытия арестованных во дворец. Только случайная заметка Николая в письме к брату разоблачает эту ложь . Если теперь подвести итоги всем данным о поведении Горского на Петровской площади, можно установить следующее: 1) увидев утром происходящий мятеж, Горский решил принять в нем какое-то участие. Это его решение подтверждается тем, что он отправился домой переодеться и захватил пистолет. Ссылка Горского на страх перед толпой не выдерживает критики, так как бояться выходок толпы на площади, где скопилось множество собранных правительством войск, не было никаких оснований. Кроме того, Горский был безусловно лично храбрым человеком,- его поведение во время походов доказывает это,- и потому странно слышать от него признание в своей собственной трусости.

2) Пистолет у Горского был не только в кармане, но в течение какого-то времени он держал его в руках, так как иначе нельзя объяснить вопроса о пистолете, предложенного ему Левашевым при первом же допросе; очевидно, кто-то заметил у Горского в руках пистолет.

3) Он просил у Пущина пороха.

4) На площади оставался довольно продолжительное время и принимал в событиях участие.

Таковы факты, устанавливаемые на основании имеющихся в нашем распоряжении материалов. Они, бесспорно, значительны. Но значительность эта заставляет с тем большим недоумением поставить вопрос о мотивах, толкнувших Горского на его выступле¬ние. Он не мог не знать о всех вытекающих отсюда последствиях и все же решился на него. Как было уже сказано раньше, данных для объяснения причин выступления Горского нет никаких. Все, что можно высказать по этому поводу, неизбежно будет лежать в области предположений, из которых, быть может, наибольшая степень достоверности принадлежит объяснению его выступления причинами патологического характера.

Возможно, что он недалек от истины, когда в записке говорит о своем свойстве действовать иногда, «следуя инстинктивной машинальности». Мысль о несомненной душевной болезненности Горского всякий раз настойчиво приходит в голову, когда изучаешь отдельные факты его биографии. Не может она не возникнуть и теперь, после того как прослежено все его поведение в день 14 декабря. В самом деле, естественно напрашивается вопрос: для чего писал свою записку Горский? Она составлена им в Сибири в 1843 г. и адресована на имя Чернышева с очевидной целью добиться облегчения своей участи. Чернышев не раз подписывался под показаниями Горского и, конечно, в любой момент имел возможность сверить с ними записку, если он успел их забыть. Грубая ложь Горского открылась бы с первых же страниц. И все-таки он написал свое сочинение, полагая, что оно может кого-то ввести в заблуждение. Такая наивность необычайна для опытного в житейских делах человека, что приходится серьезно усомниться в совершенной психической уравновешенности Горского.

После допроса, произведенного Левашевым, о котором Горский сам рассказывает в своей записке, он был отправлен в Петропавловскую крепость. В 3 часа утра 15 декабря А. Я. Сукин принял его со следующей запиской императора: «Присылаемого Горского посадить в Алексеевский равелин без всякого сообщения, дать ему бумагу, если попросит мне писать». До 28 декабря Горский пробыл в равелине и в этот день был переведен в Кронверкскую куртину, так как в его камеру (№ 12) в равелине Сукин поместил только что привезенного М. Ф. Орлова. Своим правом писать императору Горский, по всей вероятности, не воспользовался - в его следственном деле не сохранилось никаких заметок или писем, адресованных на высочайшее имя. Но на имя Сукина и в Следственный комитет он написал три длиннейших показания. В них, помимо того описания своего поведения 14 декабря, которое было приведено уже выше, Горский всячески старается оправдаться от подозрения в связи с бунтовщиками. На многих страницах он клянется в чистоте своих помыслов и доказывает, что не мог участвовать в мятеже, смысла и цели которого он не знал. Мятеж он объясняет как «дебоширство» солдат и офицеров, возникшее на почве злоупотребления «спиртуозными напитками». Сам же Горский «не что иное, как несчастный, изувеченный инвалид», никакое «сумасбродство» ему и в голову не могло прийти. «При том же,- пишет он,- я ни от кого от великих князей не имел счастья быть знаем, а они между собой родные братья, и кому из них господь судил быть на престоле, тот и государь мой».

Помимо вопроса о своей собственной судьбе, Горского весьма заботило положение его семьи. Показания его постоянно прерываются ламентациями по поводу того, что семья его обречена на материальные лишения в связи с его арестом. Особенно волновало Горского то, что при аресте его были отобраны все принадлежащие ему бумаги, денежные документы и ценности. Об этом он упоминает почти в каждом своем показании и прошении. Он просит «преподать милостивую помощь» оставшимся без поддержки детям, но понимает, что это может быть сделано не скоро. А так как время не терпит, то он просит передать его дочери для продажи взятый у него при аресте военным министром А. И. Татищевым бриллиантовый орден, составляющий личную его собственность. Разрешение на это было получено: в деле Горского имеется расписка Ольги Горской в получении украшенного бриллиантами ордена Анны 2-й степени. И все же семье его, вероятно, пришлось бедствовать, так как, если верить прошению Горского от 4 февраля 1826 г., Ольга должна была отпустить прислугу и перебраться на другую, более скромную квартиру.

Было еще одно обстоятельство, которое причиняло Горскому большие страдания, это - обострение его болезни. По заключению крепостного врача Элькана, Горский «одержим» с давнего времени судорожными припадками, называемыми падучей болезнью, с которыми припадками... соединилось расслабление всего корпуса». Не находя возможным пользовать больного в условиях крепостного заключения, Элькан полагает необходимым перевести его в госпиталь. После получения высочайшего разрешения на перевод Гор ского он был доставлен в военно-сухопутный госпиталь 20 февраля 1826 г. Главному смотрителю госпиталя генерал-майору Иванову было дано Татищевым предписание «сделать распоряжение, чтобы во время нахождения Горского в госпитале был за ним строгий надзор, как за арестантом». 9 марта 1826 г. смотритель госпиталя Шмидт сообщил главному смотрителю, что Горский просит разрешения видеться с дочерью для переговоров по поводу устройства своих дел. Если это не будет позволено, то он просит разрешить хотя бы переписку с ней. Рапорт Шмидта был представлен Ивановым Татищеву, и тот сообщил, что Следственный комитет разрешил Горскому иметь с дочерью деловую переписку. Все же дела Горского может вести его дочь на основании выданной ей доверенности.

В госпитале Горский пробыл вплоть до своей ссылки . Ссылка ему была назначена личным распоряжением Николая. Верховный уголовный суд не мог прийти к определенному заключению по поводу наказания, которому должен быть подвергнут Горский. Хотя комиссия для определения разрядов и предлагала вследствие того, что «ничем не доказано, чтобы Горский участвовал в мятеже... вменить ему в наказание содержание в заключении», указывая на нарушение Горским «правил благочиния» и на «предосудительную званию его бытность в толпе мятежников» , тем не менее Верховный уголовный суд не вынес никакого приговора Горскому и постановил представить дело на высочайшее усмотрение. Как гласит выписка из протокола Верховного уголовного суда, приложенная к следственному делу Горского, на утреннем заседании 8 июля 1826 г. 17 членов признали возможным вменить Горскому в наказание содержание под стражей. Остальные 46 высказались за применение к нему более сурового наказания, но при определении его степени не могли прийти к единогласному решению. Тогда председатель суда предложил, «не угодно ли будет обвиняющим Горского согласиться к одинаковой мере наказания». При вторичном голосовании за освобождение Горского от дальнейшего наказания высказались 21 человек, из них 3 предлагали запретить Горскому после освобождения въезд в столицы, а 2 - не принимать более его на службу. 19 человек голосовали за отнесение Горского к 9-му разряду (лишение чинов и дворянства и ссылка в Сибирь). Остальные 23 голоса разбились между различными степенями наказания, но более, однако, мягкими, чем то, которое вытекало из причисления Горского к 9-му разряду. Заключение суда было таково: «Поелику 19 членов полагают Горского по 9-му разряду, лиша чинов и дворянства, сослать в Сибирь, а 21 член полагает вменить ему в наказание держание в заключении, с некоторым только от 5 членов дополнением, и по сему токмо дополнению сии 21 голос не могут противу 19 считаться большим числом одинакого мнения, между тем как и прочие 23 участь Горского против мнения 19 облегчают, то положено обстоятельство сие особой выпиской из протокола представить на благоусмотрение Его Императорскому Величеству». 10 июля на имя председателя суда последовал высочайший указ, в котором было сказано, что Горский «сверх участия в мятеже состоит под судом в Правительствующем сенате по другим делам» (имеется в виду то дело о недостатке спирта в Кавказской казенной палате, о котором говорилось на с. 190). Поэтому Николай считает нужным «отложить решение о нем до того времени, как дело о нем в Сенате будет окончено, а между тем приказано содержать его под стражей, о чем и не оставите вы объявить Верховному уголовному суду». В 1827 г. решилась судьба Горского. 5 марта он был отправлен прямо из Госпиталя в Березов под надзор полиции .

Горский прибыл в Березов 19 марта 1827 г. Положение его было незавидным, несмотря на то, что ему, как сообщает Дмитриев-Мамонов, была отведена квартира с отоплением и приставлен для услуг казак. В письме к дочери от 1 ноября 1827 г. он пишет, что не может понять, почему она не присылает ему одежды.- «Я теперь совершенно нагой»,- жалуется он. «Дочь», видимо, не особенно торопилась, так как в начале 1829 г. тобольский гражданский губернатор Нагибин писал Бенкендорфу, что Горский очень нуждается в одежде, которую он все не может получить от своих детей, несмотря на неоднократные просьбы. Только в апреле 1829 г. вещи Горскому были посланы. В 1828 г. Горский подавал прошение на высочайшее имя о зачислении его «в действующую армию, противу турок», выражая надежду, что своей службой он добьется монаршего милосердия. На просьбу последовал отказ. После этой неудачной попытки вырваться из Березова Горский в 1828 г. просил о переводе его куда-либо в другое место, ссылаясь на суровость климата и свое расстроенное здоровье. Но и на эту просьбу «высочайшего соизволения не последовало». Жизнь в Березове продолжалась все в тех же тяжелых условиях. В 1830 г. Горский возбудил ходатайство о продолжении пенсии, которую он получал и которая была отнята у него после ссылки. По мнению статс-секретаря Государственного совета Марченко, Горский, как не лишенный чинов, прав на пенсию не потерял. Николай нашел мнение Марченко справедливым, и Горский стал получать пенсию в размере 100 р. в месяц. Одновременно с этим ему был прекращен отпуск 50 к. в сутки казенного пособия, назначенного по особому высочайшему повелению. Материальное положение Горского значительно улучшилось. За время своего пребывания в Березове Горский сумел заслужить дружную ненависть со стороны всех березовских жителей благодаря своему тяжелому характеру. Жандармский полковник Маслов, посланный в 1829 г. в Сибирь собирать сведения о декабристах, писал в своем отчете: «Статский советник Горский, сосланный в Березов, строптивым характером своим обратил на себя общее негодование жителей...» В 1832 г. жандармский полковник Кельчевский, командированный в Сибирь для расследования по поводу доноса Горского (о нем будет сказано ниже), писал Бенкендорфу: «Я почитаю необходимым довести до сведения вашего высокопревосходительства, что Горский по вздорному характеру своему имеет в Березове репутацию о себе весьма невыгодную... Горского весьма не любят и страшатся в Березове. Сие доказывается следующим образом. После перевода Горского из Березова в Тару на Святках рождественских прошлого 1831 г. сын купца Нижегородцева, замаскировавшись, надел платье и принял позитуру, сколько-нибудь похожую на Горского, и когда в таком виде являлся он в до¬мах, то находившиеся в оных ахали, и неприятная весть, что Горский опять в Березове, во мгновение разнеслась по всему городу»... «По моим замечаниям,- заключал свое донесение Кельчевский,- Горский оказывается характера действительно беспокойного, находится в болезненном состоянии, весьма помешан на своем графстве и княжестве...» Чиновник особых поручений Главного управления Западной Сибири Палашковский сообщал в 1832 г., что он «более всего наслышался о плохой репутации самого Горского, отличающегося до того беспокойным нравом, что все его называют страшным человеком и именем его пугают детей» .

В справедливости этих характеристик заставляет убедиться и сам донос Горского, написанный в припадке бессмысленной и жестокой злобы. Еще находясь в Березове, Горский писал (15 апреля 1831 г.) Бенкендорфу, что он может сделать какие-то чрезвычайные сообщения и потому просит вытребовать его в Петербург для личных объяснений. Однако поймать Бенкендорфа на эту удочку было трудно, и он велел сообщить Горскому, чтобы тот изложил все, что он знает, письменно. Горский, уже живя в Таре, написал свой донос. Содержание его, подробно изложенное у Дмитриева-Мамонова, сводится к следующему. Сосланные в Березов декабристы Ентальцев, Фохт и Черкасов «обнаруживают злобление и ненависть к правительству и ко всему существующему порядку». Эту ненависть они стараются внушить березовским жителям, в том числе и самому Горскому, и приобрели себе в Березове уже немалое количество сторонников. Предпринятое правительством тщательное расследование выявило с полной очевидностью вздорность доноса Горского. Как писал в 1832 г. Ентальцев Вельяминову, клевета Горского была вызвана не чем иным, как желанием отомстить декабристам, жившим в Березове, за то, что они чуждались его, не желая подвергаться всяческим неприятностям из-за его непереносимого характера .

Ухудшение здоровья Горского в Березове вызвало со стороны ген.-губ. Западной Сибири Вельяминова ходатайство перед Бенкендорфом о переводе его в какой-либо другой город. Вельяминов писал Бенкендорфу о том, что в результате медицинского освидетель-ствования Горского у него обнаружена цинга, выпадение прямой кишки, воспаление мочевого пузыря, рвота и обмороки. В ответ на ходатайство Вельяминова Бенкендорф сообщил, что на перевод Горского в один из уездных городов Тобольской губернии последовало высочайшее соизволение. 21 июня 1831 г. Горский прибыл в Тобольск, где оставался некоторое время для лечения, а 7 августа был доставлен в Тару. Здесь, как рассказывает Дмитриев-Мамонов, он начал с того, что принялся одолевать начальство различными претензиями: требовал отвода ему квартиры и людей для услуг, настаивал на воздании ему всех тех почестей, какими пользуются лица, находящиеся в чине генерал-майора, и т. п. Все эти требования были признаны Вельяминовым совершенно неосновательными.

Скоро, однако, выяснилось, что в поведении Горского стали обнаруживаться некоторые выходки уже не столь невинного характера. 22 сентября 1832 г. управляющий Тобольской губернией Троцкий донес Вельяминову, что, по отзыву тарского городничего, Горский «при разговорах насчет российского правления иногда бывает дерзок, отлично привержен к полякам, коих прежние права защищает с жаром», и вообще «вступается в дела, ему не принадлежащие». Вельяминов заинтересовался этим и потребовал подробного донесения. Тарский окружной начальник Вязьмин в отношении на имя исправляющего должность тобольского губернатора от 16 марта 1833 г. сообщил, что ему самому известно о «весьма злом и коварном» характере Горского, что он действительно «с дерзостью относится насчет российского правительства», что при проходе через Тару пленных поляков «оправдывал ихние поступки, упрекал русское правительство в жестоком якобы с пленными обращении», приглашал к себе поляков, «обращался с ними дружески», угощал их обедом, завтраком и даже ужином». Все это было замечено не только городничим, но даже самим Вязьминым. Впрочем, если бы потребовались доказательства, говорит Вязьмин, «то сего представить никак не можно, поелику все то делается им, г. Горским, без свидетелей». Вельяминов, которому это донесение было немедленно сообщено, отдал распоряжение об отобрании от Горского подписки в том, что он не будет впредь позволять себе «столь предосудительных поступков под опасением предания суду», а также приказал установить за ним тайный и бдительный надзор. Вся эта история не помешала, однако, Вельяминову ходатайствовать перед Бенкендорфом о переводе Горского в один из южных городов. В мае 1833 г. Бенкендорф сообщил Вельяминову, что Горскому высочайше разрешено переехать в Бийск.

Но почти накануне отправки Горского в Бийск над ним стряслось серьезное несчастье. По доносу одного из ссыльных поляков - некоего Высоцкого, Горский был арестован по обвинению в подготовке мятежа среди ссыльных поляков с целью завоевания Бухары и Китая (подробности всей этой истории рассказаны у Дмитриева-Мамонова). Арестованный в Таре, Горский сначала был привезен в Тобольск, а оттуда в Омск, где находился в заключении до 2 апреля 1835 г., т. е. до окончания следствия по его делу. Следствие обнаружило полную непричастность Горского к взводимым на него обвинениям, и он был освобожден. Аудиториатский департамент признал его невиновным (это решение департамента получило 27 февраля 1836 г. высочайшее утверждение). Удержанная у Горского после ареста пенсия была ему возвращена полностью .

В связи с арестом Горского по доносу Высоцкого раскрывается еще одна его попытка солгать, и солгать чрезвычайно эффектным образом. Речь идет об отобрании у Горского при аресте имущества. В своей записке он пишет: «Последнее имение мое, бывшее тут в Сибири, которое покойная жена моя пред смертью своей мне прислала, по поводу взведенного на меня здесь доноса в 1833 г., что я будто хотел завоевать Китайскую империю и всю Азию, по поводу которого я был взят под арест, и у меня, как будто у государственного преступника, было все, что я только имел, по повелению бывшего Западной Сибири генерал-губернатора Вельяминова 1-го, отобрано... и по освобождении из заключения ничего из оного имения моего не отыскалось...» О конфискации имущества Горского рассказывает и Дмитриев-Мамонов, приводя даже точные цифры стоимости отобранных у него богатств: на 2 млн ассигнациями билетов Московского и Петербургского опекунских советов и на 900 тыс. драгоценностей. Басаргин в своих записках подробно передает рассказанную ему Горским историю с конфискованным у него имуществом. Ко времени ареста Горского у жены последнего находилось разного рода движимого имущества на сумму до 6 млн ассигнациями. Через тобольского губернатора Сомова жена Горского переслала все это богатство своему мужу в Тару, где по приказанию Вельяминова оно было конфисковано при аресте Горского и не возвращено ему, несмотря на усиленные просьбы и ходатайства. В доказательство истинности своих слов Горский показал Басаргину опись отобранных у него вещей с собственноручной распиской Вельяминова в приеме их на хранение. Басаргин, плохо веривший рассказам Горского, зная его хвастовство и лживость, был этой распиской окончательно убежден. Наконец, в 1854 г. Адольф Горский, оспаривая завещание своего отца, писал в письме на имя шефа жандармов А. Ф. Орлова: «...В акте, учиненном в городе Тобольске в 1833 г. июня 19-го дня по приказанию генерал-губернатора Западной Сибири, сказано: обобрано от статского советника Граббе Торского при принятии его в г. Тобольске под строгий секретный арест по государственному преступлению...» Дальше следует перечисление взятого имущества: билеты сохранной казны, заемные письма, драгоценности и т. д. (общая сумма не обозначена).

Сопоставление всех этих данных заставляет как будто поверить тому, что у Горского действительно было какое-то, и немалое, богатство, которое после конфискации бесследно пропало. Но дело в том, что ни в одном из официальных документов о Горском, хранящихся в архиве III отделения, нет ни единой строчки, ни малейшего намека на то, что какое-то ценное имущество было доставлено ему в Сибирь и в 1833 г. конфисковано Вельяминовым. Нельзя допустить, чтобы такой факт, как получение Горским миллионного богатства в глухой Таре и отобрание его совершенно официальным порядком, мог пройти мимо III отделения. Вероятнее всего допустить, что Горский и в этом деле лгал, как всегда. То, что он писал о конфискации своего имущества в официальной докладной записке Чернышеву, не должно нас удивлять: выше уже было показано, как много в ней лжи. А что касается документов, введших в заблуждение Басаргина и Адольфа Горского, то из истории с княжеским титулом Горского можно было убедиться в том, что он умеет подделывать документы достаточно хорошо, чтобы обмануть очень опытных в таких делах людей.

Точно такая же легенда была создана Горским и о том его имуществе, которое было у него отобрано при аресте 14 декабря. О нем Горский упоминал чуть ли не в каждом своем показании, в каждом письме и не переставал хлопотать о его возвращении. В завещании, написанном в 1847 г., он пишет, что в ответ на многочисленные свои запросы получил от петербургского оберполицеймейстера Кокошкина извещение от 8 января 1838 г. за № 187, что все отобранные у него при аресте документы и ценные бумаги были переданы в Кабинет Его Величества, вследствие чего просьба Горского об их возвращении не может быть исполнена. В 1858 г., через девять лет после смерти Горского, опекун над его имуществом, отставной коллежский советник А. Максимов, подавал прошение на высочайшее имя, в котором просил возвратить все отобранное у Горского при аресте, причем ссылался на упомянутый в его завещании ответ Кокошкина от 8 января 1838 г. По этому делу были наведены справки. Выяснилось, что никаких следов извещения Кокошкина в полицейском архиве не сохранилось. В III Отделении тоже ничего не знали о передаче отобранного у Горского имущества в Кабинет. В 1860 г. Максимов еще раз обратился на высочайшее имя с той же просьбой, и тогда, после расследования всего дела, ему сообщили, что все, взятое у Горского при аресте, было еще в 1827 г. возвращено его мнимой дочери Ольге (в делах Горского сохранилась переписка 1827 г. между военным министром Татищевым и петербургским военным генерал-губернатором Кутузовым, подтверждающая правильность этого сообщения). Таким образом, никакого иного имущества, кроме того, которое было отдано Ольге в 1827 г., у Горского не существовало, а ответ Кокошкина, послуживший причиной многочисленных хлопот и разысканий, был, несомненно, им сфабрикован.

Освобожденному из-под ареста Горскому после окончания следствия по его тарскому делу было разрешено жить в Омске, где он и оставался вплоть до своей смерти. Вероятно, вскоре после выхода из тюрьмы Горский встретил некую солдатку Авдотью Безрукову, которая сделалась его неофициальной женой. От нее Горский к 1847 г. имел уже шестерых детей. Однако семейные заботы не поглощали Горского настолько, чтобы у него не оставалось време¬ни ни на что другое. Как сообщает Дмитриев-Мамонов, кляузничать и ябедничать Горский отнюдь не перестал. Напротив, с течением времени эти его свойства расцветали все более пышным цветом. Начальство в своих отзывах о Горском неизменно аттестовало его человеком, «имеющим наклонность к ябеде», а знакомые его всячески старались избегать общения с ним.

В 1842 г. он затеял дело против своей мнимой дочери, которую обвинил в том, что она, воспользовавшись данной ей еще в 1826 г. доверенностью, присвоила себе имущество отца. Петербургская полиция выяснила, что все полученное Кузьминой по доверенности давно уже промотано ее мужем, бросившим ее еще в 1830 г., и что теперь Кузьмина находится в таком бедственном состоянии, что принуждена ютиться у посторонних людей. После этого Горский должен был прекратить свои домогательства. В 1847 г. Горский писал завещание, в котором все свое имущество оставлял шестерым детям по равной доле. Имущество это со¬стояло большею частью из заемных писем, право иска по которым он завещал детям, из мифических документов, отобранных у него при аресте 14 декабря, и из домашнего скарба. Главной попечительницей над детьми и имуществом он назначал свою сестру Юзефину Поречневу, проживающую в Могилеве. Позднее это завещание Горского было оспариваемо Адольфом Горским. Основываясь на том, что его отец подписал завещание не принадлежащим ему титулом - князем Друцким-Горским, графом на Мыже и Преславле, он доказывал незаконность завещания. Дело тянулось очень долго, переходило из одной инстанции в другую, но в конечном итоге завещание было признано действительным, и Адольф Горский не получил ничего.

Доживая свой век в Омске, Горский не потерял надежды вернуться в Россию. Неоднократно он возбуждал об этом ходатайство через Чернышева и Орлова, а в 1848 г., будучи уже восьмидесятилетним старцем, просил о приеме его на военную службу, ссылаясь на Манифест 14 марта 1848 г. Хлопотали о прощении Горского его сын и сестра Юзефина, подававшие об этом прошения на высочайшее имя. На все эти просьбы следовал неизменный отказ. В последний год своей жизни, потеряв окончательно надежду на то, что ему удастся уехать из Сибири, он уже никому не докучал просьбами, примирился со своей участью и медленно угасал. 7 июля 1849 г., в возрасте 83 лет, Горский умер. Похоронили его на Омском иноверческом кладбище.

Такова долгая и пестрая жизнь этого человека. Имя его игрой случая оказалось внесенным в списки декабристов. Сибирское начальство приняло его как декабриста и в течение всей его ссылки не забывало о его причастности к «происшествию» 14 декабря. Горский всегда протестовал, как он пишет в своей записке, против этого и был, конечно, прав. Вся условность применения названия декабриста по отношению к Горскому обнаруживается с достаточной ясностью.

Записка Горского была напечатана в сборнике П. Бартенева «Девятнадцатый век» (Кн. 1. М., 1872. С. 201-212). Бартенев указал источник получения ее: «из бумаг тайного советника М. М. Попова», а Попов снабдил ее таким примечанием: «Эта записка извлечена из собственноручной записки Горского, который дал ее полковнику Корпуса жандармов Ф. И. Кельчевскому, бывшему в 1832 г. в Сибири. Кельчевский обещал ему ходатайствовать о нем, но, не успев ничего сделать, хранил записку у себя». В делах III отделения о Горском она не сохранилась, но среди них имеется его другая записка, озаглавленная так: «Докладная записка его сиятельству г-ну военному министру и кавалеру князю Чернышеву о статском советнике князе Друцком-Горском. Октября 16-го дня 1843 г., город Омск». Нет никакого сомнения в том, что Горский, составляя свою вторую записку, имел в руках копию первой, которую воспроизвел почти буквально: не только последовательность изложения, но даже отдельные фразы и выражения совпадают в обеих записках. Однако, все же некоторое отличие между ними существует. Во-первых, кое-какие подробности, помещенные во второй, отсутствуют в первой. Кроме того, первая записка явно носит следы чьей-то редакторской правки. Очень характерные для Горского нагромождения фраз, свидетельствующие о том, что держать перо в руках для него было делом не совсем привычным (таким стилем он писал все свои показания и письма), уничтожены при печатании его записки. Попов или Бартенев очевидным образом постарались сгладить многочисленные шероховатости стиля Горского, в изобилии встречающиеся в его рукописи. Эти два отличия редакции записки от рукописной заставляют воспроизвести в настоящем издании вторую, как документ более полный и оригинальный по сравнению с уже опубликованным. Рукопись Горского (она написана не его рукой, а только подписана им) печатается без всяких изменений. Исправлены лишь явные описки и пунктуация, да вставлено несколько пропущенных слов (они заключены в прямые скобки). Все более или менее существенные отличия рукописи от печатного текста оговорены в подстрочных примечаниях.

Ан. Предтеченский

ПРИМЕЧАНИЯ

Для настоящего очерка использованы следующие архивные материалы: дела 29, 30, 164, 219, 295, 302, 303, 304, 306, 315, 380, 454, 464 фонда 1123, хранящиеся в особом отделе ЦИА; дело III отделения о государственном преступнике ст. сов. Горском, 1826 г., I экспед. № 61, ч. 133, хранящееся в Архиве революции и внешней политики; дела Архива Военного министерства, по части секретной - № 87, св. 642 и № 46, св. 905: дело архива Департамента герольдии о дворянском происхождении кн. Граббе-Горского, св. 747; дело № 28 Архива Комиссии прошений на высочайшее имя (последнего дела разыскать не удалось, но имеется подробная его опись). Печатная литература указана в подстрочных примечаниях.

По содержанию и даже по некоторым выражениям это письмо Горского совпадает с печатным изданием в 1824 г. без обозначения места печати под заглавием: «Родословная потомков князя Рюрика, князей Друцких-Горских графов на Мыже и Преславле с 1860 г., составленная из исторических преданий, авторов польских, немецких и российских и из законных документов, по настоящее время». Видимо, автором этой книги был сам Горский, так как в 20-х годах XIX в., судя по данным, помещенным в ней, никого из князей Друцких-Горских, кроме Осипа Викентьевича и его сына, в России не оставалось.

18 Император Николай I. Т. I. С. 754.

19 «...Как у него собственных вещей, кроме шинели, не имелось, а время было холодное, то даны ему больничные офицерские вещи, как-то: рубаха, колпак, косынка, халат байковый, фуражка байковая, две пары чулок, одна - шерстяных, другая - нитяных, сапоги теплые, пододеяльник, полотенце, фуфайка канифасная, подштанники, салфетка и два носовых платка». (Пушкин Б. Указ. ст.)

20 Современник. 1913. Кн. XI. С. 322-325.

21 Дмитриев-Мамонов М. А. Декабристы в Западной Сибири. С. 76.

22 Дмитриев-Мамонов. Op cit. С. 78.

23 Арест Горского дал повод некоему П. Орлову поместить в омской газете «Рабочий путь» от 25 декабря 1925 г. в статье «Декабристы в Омске» (по материалам Омского архива)» такие строки: «Горский в 1835 г. был судим за намерение произвести в Сибири возмущение против правительства, а затем отбывал наказание в Омской крепости. Имеются сведения, что поводом для этого дела послужила пропаганда Горского среди крепостных рабочих на Омской суконной фабрике». Надо думать, что сведения Орлова не соответствуют действительности, так как в делах III отделения нет никаких намеков на то, что Горский имел какую бы то ни было связь с рабочими Омска. Последнее кажется настолько невероятным, что сведения о его пропаганде среди омских рабочих следует отнести к числу курьезов.

Привлекает внимание историков. Написано огромное количество научных статей и даже диссертаций на эту тему. Чем объясняется такой интерес? Все дело в том, что исторически декабристы в России были первыми, кто отважился выступить против власти царя. Интересно, что исследованием этого явления начали заниматься сами бунтовщики, они анализировали причины восстания на Сенатской площади и его поражения. Вследствие казни декабристов российское общество потеряло самый цвет просвещенной молодежи, ведь были они выходцами из семей дворянства, славными участниками войны 1812 года. Восстание повлияло на судьбу талантливых поэтов. Так, А. С Пушкин, из-за связи с участниками тайных обществ, был отправлен в ссылку.

Кто такие декабристы

Кто же такие декабристы? Кратко их можно охарактеризовать следующим образом: это члены нескольких политических обществ, борющиеся за отмену крепостного права и смену государственной власти. В декабре 1825 года они организовали восстание, которое было жестоко подавлено.
5 человек (руководителей) были преданы позорной для офицеров казни. Декабристов-участников сослали в Сибирь, некоторых расстреляли в Петропавловской крепости.

Причины восстания

Почему декабристы подняли восстание? Причин этому несколько. Главная из них, которую все они, как один, воспроизводили во время допросов в Петропавловской крепости - дух свободомыслия, вера в силу русского народа, уставшего от гнета - все это родилось после блестящей победы над Наполеоном. Не случайно 115 человек из среды декабристов - участники Отечественной войны 1812 года. Ведь во время военных походов, освобождая европейские страны, они нигде не встретили дикости крепостного права. Это заставило их пересмотреть отношение к своей стране «рабов и господ».

Было очевидно, что крепостное право себя изжило. Воюя бок о бок с простым народом, общаясь с ним, будущие декабристы пришли к мысли, что люди достойны лучшей участи, чем рабское существование. Крестьяне тоже надеялись, что после войны их положение изменится в лучшую сторону, ведь они проливали кровь ради отчизны. Но, к сожалению, император и большинство дворян прочно держались за крепостных. Именно поэтому с 1814 по 1820 годы в стране вспыхивает более двух сотен крестьянских восстаний. Апофеозом был бунт против полковника Шварца Семеновского гвардейского полка в 1820 году. Его жестокость к простым солдатам переходила всякие границы. Активисты декабристского движения, Сергей Муравьев-Апостол и Михаил Бестужев-Рюмин, были свидетелями этих событий, так как проходили службу в этом полку.

Следует также отметить, что определенный дух свободомыслия привил большей части участников Царскосельский лицей: к примеру, его выпускниками были И. Пущин, а вольнолюбивые стихи А. Пушкина использовались в качестве вдохновенных идей.

Южное общество декабристов

Следует понимать, что движение декабристов не возникло из ниоткуда: оно выросло из мировых революционных идей. Павел Пестель писал о том, что подобные мысли ходят «от одного конца Европы до России», охватывают даже такие противоположные по менталитету Турцию и Англию.

Реализовывались идеи декабризма через работу тайных обществ. Первые из них - Союз спасения (Петербург, 1816 год) и Союз благоденствия (1918 год). Второе возникло на базе первого, было менее законспирировано и включало большее число членов. В 1820 году распущено и оно по причине расхождения взглядов.

В 1821 году возникает новая организация, состоящая из двух Обществ: Северного (в Петербурге, во главе стоял Никита Муравьев) и Южного (в Киеве, во главе был Павел Пестель). Южное общество имело более реакционные взгляды: с целью установления республики они предлагали убить царя. Структура Южного общества представляла собой три управления: первым, наряду с П. Пестелем, руководил и А. Юшневский, вторым - С. Муравьев-Апостол, третьим - В. Давыдов и С. Волконский.

Павел Иванович Пестель

Лидер Южного общества, Павел Иванович Пестель, родился в 1793 году в Москве. Он получает блестящее образование в Европе, а по возвращении в Россию начинает службу в Пажеском корпусе - особо привилегированном среди дворян. Пажи лично знакомы со всеми членами императорской семьи. Здесь впервые проявляются вольнолюбивые взгляды юного Пестеля. Блестяще окончив Корпус, он продолжает службу в Литовском полку в звании прапорщика лейб-гвардии.

Во время войны 1812 года Пестель получает тяжелейшее ранение. Вылечившись, возвращается на службу, отважно сражается. К окончанию войны у Пестеля множество высоких наград, в том числе золотое После Отечественной войны он переводится на службу в Кавалергардский полк - в то время самое престижное место службы.

Находясь в Петербурге, Пестель узнает о неком тайном обществе и вскоре вступает в него. Начинается революционная жизнь Павла. В 1821 году он возглавляет Южное общество - в этом ему помогли великолепное красноречие, прекрасный ум и дар убеждения. Благодаря этим качествам в свое время он добивается единства взглядов Южного и Северного обществ.

Конституция Пестеля

В 1923 году была принята программа Южного общества, составленная Павлом Пестелем. Ее единогласно приняли все члены объединения - будущие декабристы. Кратко она содержала следующие пункты:

1. Россия должна стать республикой, единой и неделимой, состоящей из 10 округов. Государственное управление будет осуществляться Народным вече (законодательно) и Державной думой (исполнительно).
2. В решении вопроса крепостного права Пестель предлагал незамедлительно его отменить, поделив землю на две части: для крестьян и для помещиков. Предполагалось, что последние будут сдавать ее в аренду под фермерство. Исследователи считают, что если бы реформа 1861 года по отмене крепостного права пошла по плану Пестеля, то страна очень скоро бы встала на буржуазный, экономически прогрессивный путь развития.
3. Упразднение института сословий. Весь народ страны именуется гражданами, они одинаково равны перед законом. Объявлялись личностные свободы и неприкосновенность личности и жилища.
4. Царизм категорически не принимался Пестелем, поэтому он требовал физического уничтожения всей царской семьи.

Предполагалось, что «Русская правда» вступит в силу, как только закончится восстание. Она будет основным законом страны.

Северное общество декабристов

Северное общество начинает существование в 1821 году, весной. Изначально в состав его входило две группы, объединившиеся впоследствии. Следует отметить, что первая группа была более радикальной направленности, ее участники разделяли взгляды Пестеля и полностью принимали его «Русскую правду».

Активистами Северного общества были (руководитель), Кондратий Рылеев (заместитель), и Трубецкой. Не последнюю роль в Обществе играл Иван Пущин.

Действовало Северное общество в основном в Петербурге, но был у него филиал и в Москве.

Путь объединения Северного и Южного обществ был длительным и очень болезненным. Они имели кардинальные разногласия по некоторым вопросам. Однако на съезде в 1824 году было принято решение начать процесс объединения в 1826 году. Восстание в декабре 1825 года разрушило эти планы.

Никита Михайлович Муравьев

Никита Михайлович Муравьев - выходец из дворянской семьи. Родился в 1795 году в Петербурге. Получил замечательное образование в Москве. Война 1812 года застала его в чине коллежского регистратора при Министерстве юстиции. На войну он сбегает из дома, делает блестящую карьеру во время сражений.

После Отечественной войны начинает работать в составе тайных обществ: Союза спасения и Союза благоденствия. Кроме того, пишет устав для последнего. Считает, что в стране должна установиться республиканская форма правления, помочь этому может только военный переворот. Во время поездки на юг знакомится с П. Пестелем. Тем не менее организовывает свою структуру - Северное общество, но связи с единомышленником не рвет, а, наоборот, активно сотрудничает.

Первую редакцию своего варианта Конституции пишет в 1821 году, но она не нашла отклика у других членов Обществ. Чуть позже он пересмотрит свои взгляды и выпустит уже новую программу, предлагаемую Северным обществом.

Конституция Муравьева

Конституция Н. Муравьева включала в себя следующие позиции:

1. Россия должна стать конституционной монархией: законодательная власть - Верховная Дума, состоящая из двух палат; исполнительная - император (по совместительству - верховный главнокомандующий). Отдельно оговаривалось, что он не имел право начинать и оканчивать войну самостоятельно. Максимум после трех прочтений император должен был подписывать закон. Накладывать вето он не имел права, мог только отсрочить подписание во времени.
2. При отмене крепостного права земли помещиков оставить владельцам, а крестьянам - их участки, плюс добавить 2 десятины к каждому дому.
3. Избирательное право - только собственникам земли. Женщины, кочевники и несобственники от него отстранялись.
4. Упразднить институт сословий, уровнять всех одним названием: гражданин. Судебная система для всех одна.

Муравьев отдавал себе отчет в том, что его вариант конституции встретит ожесточенное сопротивление, поэтому предусмотрел ее введение с применением вооружений.

Подготовка к восстанию

Тайные общества, описанные выше, просуществовали 10 лет, после чего началось восстание. Следует сказать, что решение о мятеже возникло достаточно стихийно.

Находясь в Таганроге, умирает Александр I. Ввиду отсутствия наследников следующим императором должен был стать Константин, брат Александра. Проблема была в том, что он в свое время тайно отрекся от престола. Соответственно, правление переходило к самому младшему брату, Николаю. Народ находился в смятении, не зная об отречении. Однако Николай решает 14 декабря 1925 года принять присягу.

Смерть Александра стала отправной точкой для восставших. Они понимают, что пора действовать, несмотря на коренные разногласия между Южным и Северным обществами. Они прекрасно отдавали себе отчет, что времени хорошо подготовиться к восстанию у них катастрофически мало, однако считали, что упускать такой момент - преступно. Именно так писал Иван Пущин своему лицейскому другу Александру Пушкину.

Собравшись в ночь перед 14 декабря, мятежники подготавливают план действий. Он сводился к следующим пунктам:

1. Назначить командующим князя Трубецкого.
2. Занять Зимний дворец и Петропавловскую крепость. За это ответственными назначались А. Якубович и А. Булатов.
3. Убить Николая должен был поручик П. Каховский. Это действие должно было быть сигналом к действию для восставших.
4. Провести агитационную работу среди солдат и склонить их на сторону восставших.
5. Переубедить Сенат присягнуть императору возлагалось на Кондратия Рылеева и Ивана Пущина.

К сожалению, не все продумали будущие декабристы. История говорит, что предателями из их среды был сделан донос о готовящемся мятеже Николаю, что окончательно убедило его назначить Сенату присягу на раннее утро 14 декабря.

Восстание: как оно проходило

Восстание пошло не по тому сценарию, который задумывали мятежники. Сенат успевает присягнуть императору еще до агитации.

Однако полки солдат в боевом порядке выстроены на Сенатской площади, все ждут решительных действий со стороны руководства.
и Кондратий Рылеев прибывают туда и уверяют в скором прибытии командования, князя Трубецкого. Последний же, изменив восставшим, отсиживался в царском Генеральном штабе. Он не смог осуществить те решительные действия, которые от него требовались.

В итоге восстание было подавлено.

Аресты и суд

В Петербурге стали проходить первые аресты и казни декабристов. Интересен факт, что судом над арестованными занимался не Сенат, как полагалось, а специально огранизованный Николаем I для этого случая Верховный суд. Самым первым, еще до восстания, 13 декабря, был арестован Павел Пестель.

Дело в том, что незадолго до восстания он принял в члены Южного общества А. Майбороду, который и оказался предателем. Пестеля арестовывают в Тульчине и доставляют в Петербургскую Петропавловскую крепость.

Майборода написал донос и на Н. Муравьева, которого арестовали в собственном имении.

Под следствием находилось 579 человек. 120 из них были сосланы на каторжные работы в Сибирь (среди них и Никита Муравьев), все были с позором разжалованы в воинских званиях. Пятерых мятежников приговорили к смерти.

Казнь

Обращаясь к суду о возможном способе казни декабристов, Николай отмечает, что кровь не должна пролиться. Таким образом, их, героев Отечественной войны, приговаривают к позорной виселице.

Кто были казненные декабристы? Фамилии их следующие: Павел Пестель, Петр Каховский, Кондратий Рылеев, Сергей Муравьев-Апостол, Михаил Бестужев-Рюмин. Приговор зачитали 12 июля, а повесили их 25 июля 1926 года. Место казни декабристов долго оборудовалось: строилась виселица со специальным механизмом. Однако не обошлось без накладок: трое человек сорвались с петель, их пришлось вешать повторно.

Место в Петропавловской крепости, где казнили декабристов - ее кронверк. Там находится памятник, представляющий собой обелиск и гранитную композицию. Она символизирует отвагу, с которой сражались за свои идеалы казненные декабристы.

Фамилии их высечены на монументе.